Правительство Индии получило теперь в документах аббревиатуру ГОИ, Пакистан стал именоваться ГОП. Сразу после Ташкентской мирной конференции (ТПС), в период политического вакуума, возникшего на следующий день после подписания Ташкентской мирной декларации (ТД) из-за трагической смерти от сердечного приступа премьер-министра Индии Лалбахадура Шастри, Макс Офалс приступил к разработке новой политической инициативы со стороны США. Этот период вакуума верховного руководства, период жестокой борьбы между кандидатами на пост премьер-министра внутри партии Индийский национальный конгресс кончился тем, что два человека, которые уже не раз решали судьбу страны, — Кумарасвами Камарадж (КК) и Морарджи Десаи (МД) — выдвинули на этот пост Индиру Приядаршини Ганди (ИПГ), ошибочно полагая, что она станет послушной марионеткой в их руках. Подняться над этой внутрипартийной грызней сумел лишь один — президент Сарвапалли Радхакришнан. Благодаря своему общепризнанному статусу философа и почти святого он имел огромное влияние во всех политических кругах, хотя, согласно конституции Индии, роль президента носила скорее декоративный характер. Тесные дружеские отношения с ним обеспечили Максу принятие прожекта, который получил название «План Офалса». Основная идея его заключалась в том, чтобы склонить правительства обеих стран к совместной разработке многоступенчатых проектов (ГОИ / ГОПМП), в процессе которого обе стороны научились бы тому, что взаимодействие более выгодно, чем конфликты. Макс успешно овладел языком непроизносимых аббревиатур, на котором общались политики всего субконтинента. Он предложил, во-первых, программу обмена топливными ресурсами — ФЕП, согласно ей Пакистан должен будет экспортировать в Индию газ (ПГ), а Индия — продавать Пакистану уголь (ИК). Второе его предложение касалось сотрудничества в области гидроэнергетики и ирригации (ХАИП) в водной системе рек Ганг — Брахмапутра — Тиста (ГБТРС, в просторечии — ГАБТРИС). Он имел беседу с министром правительства Индии по вопросам планирования и общественных работ (ГОИМПСОУ или МИНПЛАСОК) Ашокой Мехта и обещал ему поддержку Всемирного банка; он убедил своего старого приятеля, министра иностранных дел Сварана Сингха (ГОИМФА), послать неофициального представителя к своему визави по должности в Пакистане, чтобы тот прощупал почву по поводу возможности тайных переговоров по ограничению вооружений (БАЛТ).
Между тем Индира Ганди входила в роль премьер-министра, и Макс сумел склонить ее вступить на путь замирения, и результатом всех его уговоров и настояний стало славное, но имевшее короткую жизнь Совместное исламабадское заявление. Макс удостоился персональных благодарственных посланий как от ПОТАСа, так и от ЮНСГУТа. К тому времени и Америка успела тоже подхватить южноазиатскую акронимическую болезнь: под РФК, МЛК и ПОТАСом разумелся Линдон Б. Джонсон, а под ЮНСГУТом — не кто иной, как Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций У Тан.
Этот обезображенный бюрократией язык, с его полным пренебрежением искусством слова, стал языком Власти. Власть не нуждалась в приукрашивании, в том, чтобы ее понимали лучше. Отбросив все претензии на красноречие, она предстала голой и без прикрас в своем подлинном обличье — Власть сбросила бархатные перчатки и показала железные кулаки.
Эйфория по поводу исламабадского соглашения оказалась недолговечной. Общая для обеих заинтересованных сторон любовь к алфавитному супу отнюдь не предполагала такого же сходства вкусов по вопросам установления мира. «Мадам», как в дипломатических кругах стали называть Индиру Ганди, вызвала Макса и с раздражением сообщила, что все совместные проекты аннулируются. Предварительные переговоры между военными призваны были урегулировать территориальные вопросы вдоль линии прекращения огня. Индия готова была предоставить компенсацию Пакистану за потерю стратегически важных для него районов. В случае отказа Пакистана Индира Ганди была согласна гарантировать осуществление более четкого контроля со стороны США на всей линии прекращения огня. «Мадам» сообщила Максу истинное число потерь в живой силе во время войны с обеих сторон — оно значительно превышало цифру, приведенную в официальных источниках.
— Мы не можем допускать, чтобы гибла наша молодежь, — сказала Индира Ганди, — и пакистанская сторона тоже так считает. Генералы возмущены Зульфи (имелся в виду генерал Зульфикар Али Бхутто, сокращенно ГОПМФА), потому что он втянул их в драку за клочок вымерзшей, бесплодной земли. Quelques arpents de neige[23], как сказали бы французы. Несмотря на наличие этих общих забот и опасений, все серьезные подвижки по приграничному урегулированию заблокированы полностью, — призналась «мадам».
Инициаторами саботажа Плана Офалса оказались два влиятельных человека, ради этого объединивших усилия. Одним из них был ветеран парламентских битв Венгалила Кришнан Кришна Менон. Блестящий оратор и острослов, он однажды на заседании Совета Безопасности ООН выдал экспромтом восьмичасовую речь на тему неотъемлемого права Индии владеть Кашмиром и распоряжаться им по собственному усмотрению. Он называл себя противником алкоголя и ярым приверженцем чая и действительно спиртного не пил, зато поглощал по тридцать шесть чашек чая в день и потому говорил быстрее, чем кто-либо в Индии; о его грубости и прямоте ходили легенды. Индира считала его своим личным врагом, хотя он был близким приятелем ее папы. Он-то и трудился упорно над разрушением Максова плана сотрудничества. Он нашел единомышленника в лице министра внутренних дел Гузарилала Нанды. Этому дважды случилось временно, всего в течение нескольких дней, исполнять обязанности премьер-министра: первый раз — после смерти Джавахарлала Неру и второй — после кончины Шастри. У него выработалась стойкая и глубокая неприязнь ко всякому, кто бы ни занимал этот пост на постоянной основе, к тому же у него все еще свербело в носу после щелчка, полученного от Шастри, когда тот, несмотря на запрет Нанды, все же разрешил Максу поездку в Кашмир, на линию прекращения огня. Оба — Нанда и Кришна Менон — не покладая рук проводили работу среди членов кабинета министров и парламента, чтобы сколотить оппозицию Плану Офалса, одновременно усиливая контроль индийских военных над территорией Кашмира. Находясь еще в самом начале своего премьерства, мадам Индира не скрыла от Макса, что ее обвели вокруг пальца.
— И вас тоже, господин Офалс, ГОИМХА Нанда и ВККМ и вас одурачили. Какой смак!
«СМАК? — удивленно подумал Макс. — Что это может означать? Может, Саботаж Мирных Активно Действующих Комиссий? Или Срыв Мотивированных Акций, Касающихся Кашмира?»
— Это не аббревиатура, — проговорила «мадам» и легонько провела пальцами по его руке.
Бунньи уезжала из Пачхигама одна, без мужа, потому что американцы просили Абдуллу Номана прислать только танцоров и музыкантов. Ей было велено снова исполнить свой танец Анаркали перед знатными персонами на специально сооруженной по этому случаю сцене посреди центральной крытой террасы посольской резиденции, под сверкающей пирамидальной люстрой. С нею отправлялись Химал и Гонвати. Им предстояло танцевать вместе с Бунньи, но на заднем плане, и они были вне себя от счастья, вполне довольные своей второстепенной ролью и той славой, которая перепадет и им. Старый учитель танцев Хабиб Джу и трое музыкантов тоже ехали в Дели.
— Пачхигам отправляет свою труппу в Дели, в американское посольство! — гордо воскликнул счастливый Абдулла на автобусной остановке. — Какая честь для всех нас! Вы принесете нам удачу! — И он принялся обнимать каждого отъезжающего.
Клоун Шалимар тоже был среди провожающих. Когда подошел разрисованный предупреждениями об опасностях для любого путешествующего по горным дорогам автобус и с привычным скрипом и дребезжанием наконец остановился, Номан подхватил ее матрас, взобрался на крышу и проследил, чтобы все было прочно увязано и не свалилось по пути. Прощаясь с ним, Бунньи уже знала, что для них это конец. Он не подозревал ни о чем, ничто не предупредило, что сердцу его суждено быть разбитым. Он слишком любил, чтобы заподозрить предательство. Но он был всего лишь клоун, его любовь никуда не вела и никогда бы не дозволила ей следовать за своей звездой, искать свою судьбу. Входя в автобус, она обернулась. Шалимар стоял рядом с обесчещенной Зун Мисри, ее не то живой, не то мертвой подружкой. Присутствие Зун возле Шалимара было словно знак беды, знак позора, который ей, Бунньи, скоро суждено навлечь на своего мужа. Она одарила его самой что ни на есть обворожительной улыбкой, и он, как всегда, весь просиял в ответ. Вот таким и запомнится он ей навсегда — красавцем, которого любовь сделала еще
