Следуя дальше, мы увидели позади доктора Сэрхьюга обратную сторону некой декорации. Обойдя ее, мы оказались с лицевой стороны, представшей нам в виде части роскошного фасада, покрытого окрашенной штукатуркой и лепниной. Фасад стоял перпендикулярно стеклянной стене и касался ее чуть левее места, где мы остановились.

Совсем рядом с нами сквозь широко распахнутую настоящую двухстворчатую входную дверь в фасаде, над которой красовалась надпись «Гостиница Европейская», виден был мощеный плитами холл, стены которого обозначались простыми разноцветными холстами на подрамниках.

Над входом, как раз посредине горизонтальной части дверной рамы, торчал направленный наружу перпендикулярно фасаду короткий кованый стержень с подвешенным на конце большим фонарем. На той из четырех стеклянных граней фонаря, которая обращена была к входившим в гостиницу, мы увидели карту Европы — всю в красном цвете.

Над дверью выступал вперед настоящий большой навес-маркиза, контрастировавший с просто нарисованными окнами этого, с позволения сказать, здания. Из маркизы лился яркий луч света, шедший от электрической лампы с рефлектором, закрепленной на самом верху на железной поперечине прозрачного потолка огромной клети. Луч косо падал на карту, и создавалось впечатление, что это солнце посылает его, хотя в данный момент оно скрылось за облаком. В нескольких шагах от входной двери рядом с грумом в летней ливрее стоял человек во всем черном, одетый так, будто на улице трещал мороз.

Помощник, который, пока мы наблюдали за больным, прошел довольно далеко от нас, направляясь вправо, вдруг вышел из гостиничного холла и стал быстро удаляться от нас, дошел до угла фасада и исчез за ним. Отклонившись назад, мы увидели, что он бежит к фокусной камере.

Вслед за этим из холла появилась красивая молодая женщина в элегантном пляжном костюме. При каждом движении пальцев рук ногти ее сверкали, как зеркала. За ней ступал старик в гостиничной ливрее, и едва только она преступила порог, он остановил ее, протягивая ей конверт.

В правой руке за середину стебля она держала чайную розу, и именно этой рукой, поскольку левая была занята зонтиком и перчатками, молодая женщина взяла письмо, на котором мы разглядели единственное среди всех других написанное красными чернилами слово «пэресса».

Явно встревоженная чем-то, увиденным в письме, очаровательная особа внезапно пошатнулась, вздрогнула и укололась о шип на стебле розы, оказавшемся между ее большим пальцем и конвертом.

Вид крови, неожиданно окропившей цветок и бумагу, произвел на нее, как нам показалось, чрезвычайное сильное впечатление, и она в ужасе бросила оба предмета, окрасившиеся алыми пятнами, и застыла, как под гипнозом, пристально глядя на поднесенный к лицу палец.

Произнесенные ею слова: «В лунке… вся Европа… красная… вся…» донеслись до нас через слуховое окошко, такое же, как и предыдущие, и тоже проделанное в прозрачной стене. Объяснялись ее слова тем, что карта на стекле, светившаяся позади нее под мнимым солнечным лучом, видна была ей в лунке ногтя, отражавшего изображение, как зеркало.

Едва лишь конверт и цветок с пятнами крови на них коснулись земли, как старик попытался поднять их. Но в силу своего возраста (а было ему на вид не меньше восьмидесяти лет) он не смог достаточно наклониться. Тогда он воззрился на грума и величественно призывно окликнул его: «Тигр», указав пальцем на тротуар.

Подросток покорно подобрал письмо и цветок и подал их женщине. Она же сначала вздрогнула при звуке произнесенного стариком слова и теперь, словно находясь во власти какой-то галлюцинации, заметалась от ужаса, произнося прерывистые фразы, в которых постоянно повторялись слова: «отец», «тигр» и «кровь».

Затем она будто совершенно обезумела, и на помощь к ней бросился человек в черном, с самого начала с волнением следивший за этой сценой, взял ее под руку и осторожно повел в гостиницу.

Тут Кантрель снова окликнул нас и пригласил следовать дальше. Несколько секунд спустя он остановил нас возле мужчины и женщины из простолюдинов перед прямоугольной комнатой без потолка, одной из двух длинных стен которой служила стеклянная перегородка, позволявшая нам видеть всю комнату целиком. Там вновь оказался помощник, перешедший сюда, как мы успели мельком заметить, еще в конце пашей предыдущей остановки. Подойдя к стене справа от нас, он открыл дверь, вышел и снова закрыл ее. Почти сразу же, отойдя чуть назад, мы увидели, как он обошел комнату и побежал наискосок за молодой одержимой, только что вошедшей в гостиницу.

Комната, перед которой мы остановились, представляла собой рабочий кабинет.

У дальней стены справа стояли высокие шкафы, полные книг, а слева — широкая черная этажерка, заставленная черепами. На плите потухшего камина между шкафами и этажеркой, в стеклянном шаре лежал еще один череп в одетом на него подобии адвокатской шапочки, вырезанной из старой газеты.

В стене слева от нас проделано было широкое окно прямо против двери, в которую вышел помощник. За большим прямоугольным столом, упиравшимся узким концом в стену, спиной к нам и совсем рядом со стеклянной перегородкой сидел, перебирая бумаги, мужчина.

Некоторое время спустя, как бы устав от этого занятия, он встал, вынул из кармана кожаный портсигар и достал из него сигарету. Сделав несколько шагов, он подошел к камину, на котором лежал раскрытый коробок с наклеенной на одну из сторон наждачной бумагой, готовый предоставить свое содержимое для удовлетворения желания мужчины. Мгновением позже, сладострастно окутанный дымом, он погасил спичку, помахал ею в воздухе и бросил в камин.

При этом, как нам показалось, что-то необычное в черепе со странным головным убором вдруг привлекло его внимание.

Движимый внезапно возникшим интересом, он взял стеклянный шар в руки и переставил его правее, а затем достал его жуткое содержимое, не потревожив при этом шапочку, и вернулся к столу. Поскольку он шел теперь лицом к нам, то мы смогли увидеть, что это был человек лет двадцати пяти.

Просто одетые мужчина и женщина, оказавшиеся теперь в нашей группе и бывшие, судя по их сходству и разнице в возрасте, матерью и сыном, жадно следили за человеком через стекло.

Человек с сигаретой снова уселся за стол спиной к нам и стал пристально изучать череп, установив его прямо перед собой. На всей видимой части лба черепа видны были тонкие, перекрещивающиеся бороздки, возможно, даже нанесенные на кости каким-то острым металлическим предметом и напоминавшие сделанные с детской неумелостью ячейки какой-то сетки.

Кантрель обратил наше внимание на рунические буквы рукописи, воспроизведенные факсимильным способом на одном из вертикальных краев бумаги, служившей адвокатской шапочкой и выполненной, по его словам, из кусков газеты «Таймc». Затем он указал нам на некоторое сходство между буквами и бороздками на лбу черепа, которые, если хорошо присмотреться, образовывали, за исключением тех, что находились внизу справа, руны странной формы, наклоненные в разные стороны и соединенные друг с другом. Можно было ясно разглядеть два слова с кавычками над каждым без какого-либо промежутка между ними.

То, что так вдруг заинтересовало молодого человека, было, несомненно, таинственное сходство знаков на лбу черепа с текстом на краю его убора.

Молодой человек взял со стола небольшую грифельную доску с белым карандашом и начал переписывать буквами нашего алфавита слова со лба черепа, все время водя по нему указательным пальцем левой руки, чтобы не пропустить какой-либо линии.

Когда он закончил, мы смогли прочитать с нашего листа на доске только два слова: «Бис» и «Лицевая», написанные прописными буквами и потому лучше различимые. Судя по их расположению в переписанном тексте они соответствовали тем двум словам, которые в оригинале были отмечены кавычками.

Следуя, очевидно, какому-то указанию, прочитанному им в только что написанных строчках, молодой человек подошел к книжному шкафу и снял объемистую книгу, на обложке которой под весьма длинным названием можно было прочитать: «Том XXIV. Простолюдины».

Молодой человек снова уселся за стол лицом к черепу, отодвинул его левой рукой, чтобы освободить