во вступлении к “Песне третьей”.
Вынужденный прибегать к помощи иносказаний, поэт знает, что в народе понятие «девственность» означает и отсутствие определенных знаний, без которых невозможно стать хозяином своей судьбы — «княжной».
Ответив таким образом прямо на “роковой вопрос” и не желая вступать в спор с мелкими предателями (впереди схватка с главным соперником), он смело идет «на Вы»,[20] подчиняясь единственному нравственному правилу, высказанному нашим современником Иваном Антоновичем Ефремовым: «Руководствуясь достойными намерениями, я смею всё!»[21] Мера достоинства в правоте сердца, которая выражается через единство эмоционального и смыслового строя души человека. Автор уверен, что добрый читатель увидит и поймет это. Если же поймет недобрый — покраснеет.
Вот оно — «унижение паче гордости»! Недалекие критики творчества Пушкина часто обвиняли поэта в излишней чувственности его образов и особенно досталось по этой части “Руслану и Людмиле”. Пушкин едко высмеял в предисловии 1828 г. как прошлых, так и будущих толкователей поэмы, не способных подняться по уровню понимания даже на “порог хижины” поэта:
«Долг искренности требует также упомянуть и о мнении одного из увенчанных,
Другой (а может быть и тот же) увенчанный, первоклассный отечественный писатель приветствовал сей первый опыт молодого поэта следующим стихом:
Напомним еще раз, что “Предисловие ко второму изданию”, написанное автором через восемь лет после окончания поэмы, есть своеобразный путеводитель-шифр по раскодированию системы образов, которыми поэт вынужден был пользоваться, чтобы скрывать свои истинные мысли и чувства. Он должен был это написать, поскольку ханжеская реакция критики убедила его в главном: ни одному намеку на большую (помимо той, что видится поверхностному обыденному сознанию) глубину содержания они не вняли. А ведь намек на то, чтобы не искали чувственности “увенчанные и первоклассные”, в поэме есть.
Не вняли и не поняли! Климена, богиня, поняла, что поэту скучно писать о скучных жертвах Гимена, бога брачных уз, а потому молча вздохнула и даже втайне всплакнула, что столь замечательный стих, сердцу внятный, не о ней.
Может, и она не сразу поняла, но когда поняла, устыдилась и покраснела. Да, Климена — не чета нашим пушкинистам, вроде “недо”-Битова, Синявского и других, которые такого “напонимают”, что и богиня со стыда бы сгорела, а они даже не краснеют. Однако, оскорблений в свой адрес Пушкин не прощал ни в жизни, ни после физической смерти и потому предупреждает всех жалких ревнивцев, несущих на себе «злобы черную печать»:
Ничего, кроме досады, уколы синявских вызвать, конечно, не могут. Но мы твердо знаем: придет время, когда любовь народа к творческому наследию Первого Поэта России вступит не в тайный, а Смелый, то есть открытый заговор, после чего для всех ревнивцев мстительным убором станет шутовской колпак. Содержание “Песни третьей” начинается с описания утреннего туалета Черномора.
