что давно меня заметил, ещё в коридорах институтских внимание обращал. Но так, чтобы первый раз друг с другом заговорить - это в музее. На первом этаже. Я ходила с умным видом, каких-то испанцев или итальянцев семнадцатого века разглядывала, а Андрей подошел сзади и спрашивает: 'Девушка, неужели вам это нравится? Какой-то Франс Снейдер! 'Мясная лавка', 'Рыбная лавка'... Фу! Живодерня пополам с гастрономией! Пойдемте наверх, я вам кое-что получше покажу'. И за руку меня взял. Сразу. У меня сердце так и замерло. Я каждый бугорок на его ладони чувствовала. Иду по лестнице, а сердце колотится... Пришли прямо к Ван Гогу. Андрей на 'Пейзаж в Овере после дождя' показывает и спрашивает: 'Вам плакать не хочется? Не от того, что плохо, а от того, что хорошо?'.. Ой, как мне хотелось плакать! Не от Ван Гога, конечно... Ну, в общем, вот так все и получилось... А что там Ксения наболтала? Наверное, что я преступную халатность допустила и кого-то убила?
- Нет, - я помотала головой. - Она подумала, что Андрей вас приревновал, поэтому пошел в отделение проверять. А вы потом про любовницу Большакова узнавали, чтобы перед мужем оправдаться. Якобы, чтобы доказать ему, что Константин Иванович с Тамарой развлекался, а не с вами, когда больного одного в палате оставили и пропали все неизвестно куда.
- Дура Ксения, - она спокойно перевернула ладонь и высыпала пепел прямо на пол, чуть разведя колени, чтобы серая пыль не осела на джинсы. Никто никого не оставлял. Совсем не так все произошло. И уж, естественно, никто никого не ревновал... Какие у нас тогда прекрасные отношения были! Да, Господи, они все время были прекрасными. Все вре-мя! Мать, помню, бесилась... А в отделение он ко мне пошел, чтобы цветок отдать... Да-да! Орхидею купил в коробочке и спрятал. Приятное хотел сделать. Когда Найденова мужа своего привезла, я как раз с лекарствами назавтра разбираться закончила и хотела уже к Ксении спуститься...
Она уже хотела спуститься к в приемный покой, когда на столе затренькал телефон внутренней связи.
- Марин, попроси Константина Ивановича вниз спуститься, - со своей особенной, ленивой растяжечкой проговорила Ксения. - Больной приехал своим ходом. Жена привезла. Аритмия, стенокардия. Вроде, ничего страшного, но пусть уж лучше Большаков посмотрит, а то супруга сильно нервничает, - и добавила быстрым шепотом, явно прикрывая трубку ладонью. - Крутые какие-то, на иномарке на здоровой! Не дай Бог что - проблем потом не оберемся!
Марина машинально задвинула стул под стол, так чтобы спинка вплотную примыкала к столешнице и ножки стояли ровно-ровно, поправила шапочку и легко побежала по коридору. Аритмия, стенокардия, ничего страшного. Особенно торопиться незачем... Звука её шагов почти не было слышно. Легкие летние тапочки со светлой подошвой, не оставляющей на линолеуме противных черных полос. Под тапочками поддеты толстые шерстяные носки с отворотами. Андрей называл эти носки 'скандинавскими' и говорил, что когда Марина надевает их вместе с массивными тупоносыми ботинками, то делается похожей на аистенка, к ногам которого привязали два утюга... Он должен зайти. Через полчаса. Может, через час?.. Аритмия, стенокардия. Как все это не вовремя!
Большаков сидел на диване в ординаторской и читал книгу, обернутую газетой.
- Константин Иванович, - Марина остановилась на пороге, придерживая одной рукой дверь. - В приемном покое больной. Вы не спуститесь посмотреть?
- Да. А что там такое? - книгу он захлопнул с явным сожалением.
- Стенокардия, аритмия. Но он не по 'Скорой', жена привезла. Ксения говорит на дорогой машине, в общем, крутые.
- Ох, уж эти мне крутые!.. Ладно, Мариночка, спасибо. Сейчас спущусь.
Она подумала о том, что того мужика, который сейчас в приемном покое, явно положат, потому что не зря же жена везла его через ночь и противную метель к притулившемуся у самого леса больничному городку? Хотела бы, чтобы муж остался дома, вызвала бы 'Скорую'. Даже если там никакой аритмии и близко нет, а, вообще, сплошная межреберная невралгия, начнет настаивать, требовать, станет грозить, что нажалуется главному врачу и в комитет по здравоохранению... Короче, надо приготовить постель. В пятой палате, наверное? Или, если он такой крутой, как показалось Ксении, то во второй, двухместной. Что там назначит Большаков? Папаверин, скорее всего? Может быть, анальгин с пипольфеном?.. Если Андрей придет в ближайшие пятнадцать минут, то ему придется подождать...
Утробно загудел лифт. Марина удивленно подумала, что как-то слишком быстро, и поспешила в конец коридора, где стояла накрытая оранжевой клеенкой каталка, и идиотское гинекологическое кресло, которое некому забрать.
Двери разъехались. Она увидела Большакова, высокую блондинку со слегка запавшими щеками и темными, вразлет бровями, а рядом с ней мужчину лет сорока, крупного, но не толстого, с намечающимися проплешинами. Выглядел мужчина - так себе. Синюшный носогубный треугольник, лихорадочно поблескивающие глаза, часто вздымающаяся грудь.
'Нет. Конечно же, не невралгия!' - подумала Марина с тоской. - 'И, может быть даже, не просто папаверин, и не просто анальгин... Черт, как обидно!'
- Мариночка, вторую готовь! - быстро попросил Константин Иванович. Там ведь у нас, кажется, никого? И, давай-ка строфантин, сто пятьдесят миллиграмм.
Она быстро повернулась и снова побежала по коридору, теперь уже в обратную сторону, успев заметить, какой у мужчины тревожный и испуганный взгляд... Боится. Как маленький. Наверняка, начал по- настоящему трястись, когда услышал 'страшные' слова: 'готовь вторую', 'строфантин'... Впрочем, жена, кажется, тоже сильно переживает, но держится. Красивая. И, конечно, не бедная. На такой костюм, как у нее, надо с зарплаты откладывать не меньше пятилетки.
Когда Марина со стопкой постельного белья в одной руке и лотком со шприцем в другой вошла во вторую палату, больной уже сидел на кровати у стены, трудно и часто дыша. Жена стояла рядом, рассеяно поглаживая его руку. Взгляд её, пустой и странный, был устремлен в окно.
'Кстати, что она здесь делает?' - подумала Марина. - 'Интересно, что она, вообще, здесь делает? Зачем она нужна?'
Однако, Большаков не оставил времени на пустые размышления, быстро скомандовав:
- Давай строфантин, обезболивать пока не будем...
- Я сделала дома но-шпу, чтобы снять спазм, - вставила жена.
- Отлично. Я полагаю, ничего страшного, но недельку полежать, обследоваться будет совсем невредно.
'Что она здесь делает?' - снова промелькнуло в голове у Марины. Она поставила лоток на тумбочку. Мужчина сам закатал рукав серого джемпера выше локтя. Вены у него оказались хорошие, игла вошла легко и точно. Свежий след от инъекции но-шпы виднелся чуть выше.
Больной лежал на боку и смотрел в потолок, а ей вдруг отчего-то стало тревожно. Может быть, от того, что Андрея так долго не было?
Постельное белье пахло хлоркой. Едва уловимо, но все же пахло. Она равнодушно отметила про себя, что пациента, наверняка, привыкшего к черному прохладному шелку и махровым простыням, это будет раздражать. Взбила подушку, откинула одеяло:
- Перекладывайтесь, пожалуйста.
И снова мужчине помогла жена, бережно поддерживая его под локоть. С одной стороны она, с другой - Константин Иванович. Больной разделся до трусов, задыхаясь, смущаясь и от этого дыша ещё труднее.
- Ну, вот и чудненько, - Большаков потер ладони, а затем почему-то вытер руки о халат. - Полежите, отдохните. Если будут какие-нибудь проблемы, нажмете на вот эту красненькую кнопочку. Вызовете Марину или меня.
'Кнопочку', 'чудненько'... Почему он так говорит? Он никогда раньше так не присюсюкивал... И жена. Зачем здесь, спрашивается, была жена, если сейчас она с ним оставаться не собирается? 'Нажмете красненькую кнопочку'... А вид-то у больного нехороший! И отечность вон какая, несмотря на то, что в карте, заполненной Ксенией: 'принимал мочегонные препараты'... Может быть, Константин Иванович понимает, что здесь дело гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд, вот и волнуется? Все-таки пациент 'крутой', и, правда, могут быть проблемы. Но отчего тогда не интенсивная терапия?'...
Впрочем, к кардиомонитору больного все-таки подключили, по экрану осциллографа побежала
