стукнула Ясновида лицом об стенку, и он встал трескучими морозами, от которых лампочка в коридоре потускла и поросла белыми папоротниковыми листьями. Старушка инсталлировала морозы и вошла в отапливаемое помещение. «А вот кто тут! – зазывно сказала она. – Это я к вам припожаловала, зимушка- зима! Заждались, заждались вы меня, родимые!» Она махнула правым рукавом, из него вылетели лихие тройки, будто только что с палехских шкатулок, с конями основных цветов, бьющими гремучим копытом, удалыми молодцами в ресторанных рубахах и разгоряченными невестами в ряснах и кокошниках на босу ногу. За ними следом трусили бурой массой волки-прихлебатели, которым периодически сковыривали из саней по невесте. Она махнула левым рукавом, из него высыпались проводы зимы, в ожидании которых скучали на неструганых столбах шедевры таксидермии, облитые соляркой; звучали жаркие поцелуи на морозе, морковь сочным теплым мазком торчала из обобщенно решенного объема снеговиков, гремели широкие масленицы с понедельничными расстегаями и субботними неохотными застегаями и перевязывались оберточной ленточкой русские розы, свежие в пыли снегов. «А вот у меня морозы трескучие! – сказала она и щедро дохнула ими, так что конфискованные обои в мелкий мышиный горошек съежились и затрещали на стенах. – Стар и млад веселья ждут! Где, яхонтовый, подписываться?» Чиновник зябко потерся. «Видите ли, мэм, – сказал он. – Мы, безусловно, рады вас видеть. В наше время антропогенных вторжений всякое непосредственное проявление природы вызывает горячий интерес. Но возникли некоторые нюансы. Три дня назад у нас проснулись все ежики. Им потно спать. Теперь им нечем заняться, они хрюкают под скамейками, а если по ним ударят ваши морозы… как это вы говорите… трескучие, есть основания считать, что до девяноста процентов их вымерзнет. Между тем ежики не только существенно обогащают мир красок, звуков и перемещений родной природы, но и являются важной частью ее оборотного капитала. Мы поставляем ежовьи шкурки ведущим производителям женских стелек, ежовье молоко лежит в основе нашего детского питания, приближаясь по жирности к китовьему, а костная мука из них является важным ингредиентом фарфора, придающим ему розовую прозрачность, а размещенным на нем пастушкам – реалистичные очертания. Как человек, пустивший корни, я хочу, чтоб корням не было неуютно. В следующем году, надеюсь, мы встретимся с вами в календарные сроки, где-то в последней декаде ноября, а сейчас, извините, ничего не могу для вас сделать». «Вот, значит, чего, – скучно сказала русская зима. – Оно конечно». Она начала сматывать в рукав разлетевшиеся по помещению гулянья и игрища. В дверь заглянули телескопические сычи. «Извините за вторжение, – вежливо сказали они. – Вы тут не видели такой старушки сухонькой и парня с мечом? Нет?» Чиновник сказал: нет. «Вы?» – строго обратились сычи к волкам, закатившимся под стол. «Мы-то что, – невнятно отвечали волки набитым невестами ртом. – Мы-то». «Вы?» – спросили сычи удалых парней. «Да мы разве чего? – согласно отвечали парни. – Ты только прикажи, милостивец наш!» Сычи глубоко вздохнули и исчезли из помещения. «А кстати, – негромко сказал чиновник, – раз уж тут было упомянуто. У вас, в самом деле, нет ли в инвентаре таких… подростков… с мечами? Сейчас на них спрос среди частных коллекционеров». «Нет», – сухо отвечала зима. «Это, знаете ли, определенное упущение… в репертуаре традиционных развлечений, кажется, должно быть…» «Вам как вдовцу…» «Почему я вдовец?» – удивился чиновник, но вдруг посерьезнел и принялся звонить домой.

Зима выплыла в коридор, унося ощущение праздника. «Минуту терпения», – сказала она себе. Одутловатая девочка с белым петухом в руках и мужчина в медном пожарном шлеме, терпеливо ждавшие своей очереди в коридоре, с интересом наблюдали за ее действиями. Через минуту к чиновнику вошел щегольски одетый землемер, его черные волосы украшал котелок, а на шее висел медальон с фотографией, на которой молодая женщина смотрела в камеру с неопределенной нежностью, позади нее ветер раскачивал качели, тень от качелей падала к женщине, а от женщины – к качелям. «За землей нужен глаз, – сказал он таможеннику. – Еще когда она была молода, жила с родителями и небо было принято у них женихом, уже тогда за ней нужен был глаз, из-за этого были неприятности. Я избавлю вас. Мне будет нужен телефон, чтобы вызвать помощников, но в целом я заранее уверен в результатах». Заглянули сычи и сказали: «Мы все-таки, извините, спросим еще раз насчет старушки. Точно не было?» Чиновник развел руками. «Никакого надзора за передвижениями, – заметили сычи. – Земля велика, а следить некому». «А кто же я?» – сурово спросил землемер. «Ты землемер», – помолчав, с уважением ответили сычи, глядя на его землемерскую наружность, и коллективно исчезли.

В коридоре Ясновид давился качелями, их стихийное движение выдавалось из него при ходьбе и наклонах, и неопределенная нежность еще не совсем выветрилась из его лица, когда они зашли к женщине, у которой стрижка под мальчика сменилась красивой стрижкой «каскад», и была она теперь не блондинка, а брюнетка. Да и хвост, пожалуй, стал немного длиннее и заканчивался курчавой виньеткой прямо у дверей. Но, в общем, это была все та же красивая и очень настойчивая женщина.

– Я понимаю, – сказала она, адресуясь к Ясновиду, а старушки как бы и не наблюдая, – что больше всего вам хотелось бы остаться со мной и никуда не идти. Но, уважая вашу мужскую тягу к независимости, я сохраню за вами видимость инициативы и оформлю ее как архаический тип состязания. Я вам загадаю загадку, а вы отгадаете. Если отгадаете, то как хотите. Если нет, то уж тогда как я хочу. Начали?

– Начали, – согласился Ясновид.

– Ну вот, скажем, – выбрала она из богатого, очевидно, репертуара. – Что такое: хитрый Митрий: умер, а поглядывает?

– Прежде всего, – веско сказал Ясновид, – я хотел бы выслушать ваш ответ. Чтобы не последовало недоразумений и попыток опротестовать результаты.

– Мой ответ, – сказала она, – это выковырянный из двери дверной глазок, и никакой другой ответ, который придет вам в голову, а из нее на язык, не будет правильным. А теперь я внимательно слушаю ваш ответ.

– Мой ответ, – решительно сказал Ясновид, – в том, что это шелудивый поросенок в Петровки замерз. Вот что такое хитрый Митрий: умер, а поглядывает.

– А вот и нет! – привскочила она. – Шелудивый поросенок в Петровки замерз – это в лучшем случае на нагнутую сосну и коза вскочит! В лучшем, повторяю! Но никак не хитрый Митрий: умер, а поглядывает!

– Мне странно, – сказал Ясновид, – встретиться с таким пониманием вещей в наше время и у столь эффектной женщины. Едва ли вы думаете, что чрезмерная осведомленность вредит женской красоте, и потому я напомню в общем виде суть дела. Традиционно выделяется царство крылатых «Кошку бьют, а невестке наветки дают», в котором судьба домашних зверей служит предупреждением для людей, способных его воспринять. Внутри этого царства выделяется, в частности, тип «Ешь собака собаку, а последняя удавись», относящийся к благодетельным ограничениям, налагаемым на личную свободу ради равновесия интересов. В этом типе находится отряд «Свинья чешется – к теплу», трактующий прогностические функции привычных пород, в котором выделяется подотряд «Шелудивый поросенок в Петровки замерз» с серией поправок к базовым материалам. Тут как частный случай инверсии природных симптомов и находит себе место хитрый Митрий: умер, а поглядывает, а что касается упомянутой вами на нагнутую сосну и козы вскочит, то она локализуется в классе «Не дай Бог мужику барство, а свинье рога», включающем сведения антиутопического и форс-мажорного плана.

– Милый, – прошептала она, – может, так останетесь?

– Сейчас не могу, – извинился Ясновид, пожалев страдающую женщину-львицу. – Может быть, в другой раз.

– А я тогда пирогов напеку, – оживилась она, глядя на него сияющими глазами в слезах. – С морковью. Брюсов любил. Вы любите как Брюсов?

– Как Брюсов я люблю, – согласился Ясновид, и они покинули таможню.

– Ясновид, – сказала старушка под шлагбаумом, – я тебе вторично предлагаю. Ты свободен. Никаких обязательств.

– Нет, – просто сказал он. – Не увиливай. Брак есть свободное согласие как минимум двух душ.

– Спасибо, – еще более просто сказала она.

Они прошли таможню и вторично углубились в неординарные края.

– Яблонька вон, – сказал Ясновид. – Когда мы ели-то в последний раз?

– Ну, дай Бог, в последний раз мы еще не ели, – отметила старушка, не свободная от суеверий своего века.

– Ну, это-то да, – третий раз за последнюю страницу согласился Ясновид, испытывая пресыщение от своей податливости. – Но в животе урчит, тем не менее. Пойдем, попросим. Колхозная, небось. Не