Кронштадте, Мы поедем к нему поездом?

— Да, сынок. Мы скоро увидим папу. Он в Керстово…

А сама подумала: «Там ли он? Три дня прошло. Что для него три дня? Три минуты — и нет на месте. Вспыхнет, сорвется с места — и ищи. Мать говорила: „Как ты за такого сумасброда выходишь замуж?..“» Теперь они друзья с матерью. Лешенька пишет про мать: «Друзья познаются в беде…»

Электроход благополучно ошвартовался в Минной гавани в Таллине.

Поезд повез семьи ханковцев на восток.

А на аэродроме Антоненко встретила толпа летчиков. Среди них обескураженный хозяин самолета, на котором летал сейчас Антоненко.

— Погодите, товарищи, поздравлять, — отбивался он, вылезая из самолета. — Немец от меня едва не ушел. Где Беда?

Григорий Беда виновато предстал перед командиром.

— Обед мой цел?

— Цел, товарищ капитан. Даже не остыл.

Антоненко попробовал лапшу и одобрил:

— В самый раз.

Он строго посмотрел на моториста:

— Подсчитайте расход патронов, Беда. Да запомните хорошенько: в две минуты самолеты сбивают!.. Аккуратненько!..

Но глаза его смеялись: он ведь первый сбил над Балтикой самолет, открыл счет балтийских летчиков в Отечественную войну.

Дня через два матросы поста службы наблюдения и связи с острова Нарген доставили на аэродром кусок брони «юнкерса».

Антоненко подошел к Петру Игнатьевичу.

— Вот и подарок Алику. Прилетишь на Ханко — отдай ему эту штуковину.

— Хорошо, Касьяныч. Скажу: отец разбил броню фашиста на куски.

— Это начало. Не спасет их никакая броня!.. Передай там: надо бить с близкой дистанции. И прежде всего в мотор, в баки, в стрелка. А за летчиком гоняться нечего: он автопилот включает — и все…

— Видел, между прочим, свой портрет во флотской газете? — спросил Игнатьев. — Возьми. Пошли ее жене.

— Зачем хвастать? Сама прочтет.

Игнатьев замялся:

— А если она не дождется тебя там и в тыл уедет? Ей эта газета пригодится.

Антоненко строго и по-мужски в упор смотрел на Игнатьева.

— Дай-ка мне записку мою и не стесняйся, батальонный, прямо говорить. Не на прогулке мы — на войне.

Он взял записку, написанную красным карандашом в час тревоги, и приписал: «Береги вырезку из газеты. Может, кому надо будет показать». Потом он добавил адрес: «Таллин, Эстонская ССР, почтамт, почтовый ящик четыре».

На ханковском аэродроме ждали пополнения.

Стояли белые ночи. В третьем часу — зорька. Эскадрилья Белоуса дежурила круглые сутки. День и ночь, день и ночь. Каждый вылет у финнов на виду. Стоит запустить мотор — финские слухачи радируют немцам: русские в воздухе.

А русских по рукам и ногам сковал пресловутый «нейтралитет». Зона действий — полуостров. За пределами его границ — «нейтральная» Финляндия. Там немцы укрывались от преследования. Оттуда они нападали. Гнаться за ними, нарушать границу генерал Кабанов запретил.

Первый «юнкерс» сбили над бухтой, где стояли торпедные катера.

Экипаж «юнкерса» выбросился на парашютах. Матросы вытащили немцев из воды.

Белоус просил привезти немецкого летчика на аэродром.

Тот вошел в командный пункт эскадрильи надменный, презрительно улыбающийся. «Я еще вам пригожусь, когда фюрер победит», — говорил его самоуверенный вид. Он выпятил грудь в медалях, свастиках, крестах. Ленточки, эмблемы в честь побед над странами Европы.

Немец глянул на Белоуса. Куда девалась вся выправка, спесь! Поблек мундир. Потускнели жалованные фюрером бляхи. Страшное у этого русского летчика лицо. И какая ненависть в черных глазах… Одна ненависть!

Белоус заметил, какое впечатление он произвел на пленного, протянул было руку, чтобы сорвать с фашиста его кресты. Но тотчас отдернул.

— Скажи ему, мы все такие! — бросил он переводчику и вышел из командного пункта.

Он даже не чувствовал профессионального любопытства к противнику. Летчики изучали типы иностранных самолетов, тактические данные, вооружение, скорость, броню. Белоус не успел разобраться, что верно, что преувеличено, что устарело. Слишком мало боев, война — впереди. Фашистского летчика он видел впервые. Об этом рассказывали товарищи из Испании. Но живых фашистов он раньше не видел и не изучал. «Разобьем! — подумал он сейчас. — Только бы побольше самолетов!»

Белоус приказал извлечь из воды и доставить на аэродром все, что осталось от самолета: части кабины, плоскостей, фюзеляжа. Все это привезли и сложили в стороне от КП, где Белоус создал своеобразный тир. С разных дистанций, под разными углами и разными пулями он стрелял в немецкую броню. Стрелял, пока не установил, с какого расстояния и какими пулями пробивается немецкая броня.

На Ханко прилетел Игнатьев.

На аэродроме тишина. Пахнет бензином и цветами. Вянет нетронутая сирень. И кажется — все в зное дремлет.

Перед стартом в ровном ряду «чайки». Дежурные летчики в шлемах, при парашютах сидят в кабинах «чаек», борются со сном. Техники замерли, прислонясь к плоскостям боевых машин.

А на командном пункте, положив голову на руки, спит, сидя у телефона, Белоус. Он устал, устал так, что мог спать минутами, урывками, спать между телефонными звонками, между посадкой и взлетом, между первым и вторым блюдами обеда, забыться и сразу вскакивать в полной готовности…

Игнатьев разбудил Белоуса.

— Потери есть?

— Бомбят нещадно. Но потерь пока нет.

— Сейчас примем от вас дежурство. Передохните.

— Вот хорошо! Ребята смогут хоть отоспаться. Впрочем, надо строить укрытия…

— Отдохните. Мои помогут строить. Слыхал, Антоненко сбил над Таллином бронированный «юнкерс»?

— Слыхал, комиссар. У нас тут был митинг. Гриша Семенов тоже одного приземлил.

— Где семьи?

— Всех отправили в тыл. Кабанов позаботился. Только моя егоза здесь.

— Катюша?

— Осталась. Воевать хочет. Просится в госпиталь.

— Да ей же нет шестнадцати лет! Надо было силой отправить.

— Я не волен над ней. Говорит: комсомолка, долг. Имеет, мол, право. И кроме того, ей исполнилось шестнадцать…

— И мы, понимаешь, были комсомольцами… А где семья Касьяныча?

— Тоже отправили. На турбоэлектроходе «Иосиф Сталин». Из Таллина они поедут в Кронштадт. Не знают, что Касьяныч в Таллине.

— Что ты говоришь?! Расстроится наш Касьяныч. Он все просится на Ханко. Вот, смотри, он Алику прислал подарок…

Белоус разглядывал обломок фашистского самолета.

— Так. Значит, и броня не спасла… Хорошо бы этот подарочек показать нашим зенитчикам. Плохо стреляют. Не верят, что броню можно прошибить… А мы тоже броню изучаем. Пробиваема.