Дефект тоталитариз­ма—в неспособности к творчеству, к созданию чего-либо ради­кально нового. Но эта слабость компенсируется потоком науч­но-технической информации из свободного мира. А в сфере собственно военной или военно-политической он обладает преимуществами единства, концентрации и дисциплины. То­талитаризм не изобретает пороха, но сумеет им лучше восполь­зоваться. Когда думаешь о надвигающейся биологической ре­волюции, в голову приходят самые мрачные мысли.

Западные обозреватели нередко описывают ситуацию в столь же апокалиптических выражениях, как и Солженицын. У. Лакер и Л. Лабедз в статье, озаглавленной 'Вопрос жизни и смерти', пишут:

'Америка и другие демократии Запада стоят перед лицом наиболее жестокого кризиса в своей истории — тяжелой эконо­мической депрессии в сочетании с быстрым уменьшением их влияния в международных делах и параличом и беспорядками на внутреннем фронте... Есть все основания утверждать, что нынешний кризис имеет совершенно беспрецедентный харак­тер. Это кризис обществ, их норм и ценностей, кризис исчез­новения тех общепринятых принципов, которые в прошлом придавали обществу единство. Поэтому сравнение с ранее слу­чавшимися кризисами мало что дает, и надежда, что положе­ние нормализуется с подъемом деловой активности к концу года - или в крайнем случае в будущем году,— мало обосно­вана'.⁸

Преобладающее настроение на Западе эти авторы характе­ризуют как 'пессимистический детерминизм'. Пророчества обреченности производят наркотическое действие, парализуют политическую волю, представляя поражение Запада немину­емым. Во внешней политике европейских стран преобладает узкий национализм. Параллельно этому на внутреннем фрон­те проявляется растущее стремление различных групп населе­ния преследовать свои узкогрупповые интересы, невзирая на трудности, которые это доставляет другим группам и стра­не в целом. Лидирует в этом отношении Великобритания. 'По мере того как разрушается общественное взаимопонимание, анархия в Великобритании все возрастает, а остальные евро­пейские страны следуют в том же направлении, отставая лишь ненамного. Вряд ли можно применить термин классовая борьба к той борьбе, которая сейчас происходит во многих евро­пейских странах; классовая борьба неизбежна в обществе, раз­деленном на классы, это неизбежный спутник демократиче­ского процесса. Но нынешняя ситуация все в большей степени характеризуется новым явлением — некоторые професси­ональные группы беззастенчиво добиваются увеличения зара­ботной платы, игнорируя не только общее экономическое положение, но и интересы хуже оплачиваемых групп, которые не имеют возможности действовать подобным же образом. Солидарность рабочего класса уступает место закону джунг­лей, когда небольшие группы специалистов, техников или ра­бочих фактически парализуют целые отрасли промышленно­сти, вопреки желанию большинства. Это возврат к практике средневековых гильдий в сочетании с идеологий (если это идеология) социального дарвинизма и принципа невмешатель­ства. Но в то время, как в Средние века существовала власть — будь то папы или императора,— которая могла призвать к поряд­ку, власть в демократических обществах Запада непрерывно слабеет, а в некоторых странах разрушилась совершенно. Со­временное общество, в отличие от джунглей, не может функ­ционировать без некоторого минимума порядка. Поэтому альтернативой анархии является возникновение авторитарных режимов, если только разум, ответственность и понимание долгосрочных интересов не утвердят себя вовремя, чтобы предотвратить эффект бумеранга'.⁹

Вспышка ярости в левом движении 60-ых годов свидетель­ствует, во-первых, о наличии недовольства среди молодых лю­дей, приходящих в современное западное общество, о жела­нии каких-то перемен, а во-вторых, о полном непонимании то­го, какие же именно перемены нужны и как их осуществить. Сочетание этих двух черт, прежде чем оно воплотилось в социальных акциях 'новых левых', было воплощено в философских работах их идейных вождей и прежде всего — Герберта Маркузе. Я читал только одну книгу Маркузе, 'Одномерный человек', но и ее вполне достаточно, чтобы составить представление об этом поразительном явлении, этом сочетании страстной проповеди перемен с полным отсутствием конструктивных идей о переменах. 'Одномерный человек' — это книга посвященная систематической критике современного западного общества. От такой книги не обязательно требовать какой-то конкретной социально-политической программы. Но идейная позиция автора, его философия, проявляется в критике с полной определенностью.

Что поражает в книге Маркузе — это отсутствие понятия об эволюции. При всей страсти к переменам философия Маркузе антиэволюционна. Ибо эволюция это не просто последовательность перемен, а последовательность перемен, подчиненная определенному общему плану. Говорить об эволюции — значит говорить об этом плане. Ничего подобного у Маркузе мы не находим. Напротив, мы обнаруживаем у него полное непонимание сущности и механизма эволюции. Без эволюции нет и революции, ибо последняя есть лишь форма первой. Позиция 'перемены ради перемен' может породить лишь бессмысленное буйство, что и произошло во время студенческих беспо­рядков 1968 года.

В предисловии к своей книге Маркузе пишет:

'... Развитое индустриальное общество встречает критику ситуацией, которая, по-видимому, лишает ее самой ее основы. Технический прогресс, распространенный на всю систему доминирования и координации, создает такие формы жизни (и власти), которые примиряют силы, противостоящие системе, и обрекают всякий протест на поражение во имя исторических перспектив свободы от эксплуатации и доминирования. Современное общество способно, по-видимому, сдерживать социальные перемены — качественные перемены, которые привели бы к созданию существенно новых учреждений, к новому направлению процесса производства, новым способам человеческого существования. Это сдерживание социальных перемен являет­ся, пожалуй, наиболее выдающимся достижением развитого индустриального общества; общее принятие Национальной Цели, двухпартийная политика, упадок плюрализма, тайный сговор Бизнеса и Труда в рамках сильного Государства сви­детельствуют об интеграции противоположностей, которая яв­ляется результатом, так же как и предпосылкой этого дости­ жения'.¹⁰

Начало этого отрывка располагает нас к автору. Если обще­ство утратило способность меняться, то это явно нехорошо. В нашем воображении возникает представление о конце пути, о загнивании и неизбежном распаде. Мы склонны сочувство­вать критику, который обвиняет общество в этом. Но читая дальше, мы видим, что причиной и следствием этой остановки автор считает интеграцию противоположностей, он отождест­вляет интеграцию противоположностей с остановкой. С этим никак нельзя согласиться. Интеграция противоположностей — один из аспектов метасистемного перехода, необходимый эле­мент развития, так что наличие этого элемента само по себе ни в коей мере не свидетельствует о прекращении развития, об остановке. Интеграция противоположностей в процессе раз­ вития происходит благодаря созданию (и в процессе создания) нового уровня иерархии по управлению, который осуществля­ет координацию противоположных элементов в рамках целого. Возьмем простейший пример. В процессе развития двигатель­ного аппарата появляются мышечные волокна, сокращение ко­ торых имеет взаимно противоположные последствия: скажем, мышцы, которые сгибают и разгибают конечность в одном и том же суставе. Одновременное сокращение этих мышц было бы бессмысленным. 'Борьба' этих 'противоположностей' (в марксо-гегелевских терминах) или 'победа' одной из них не приведет к конструктивной эволюции. Для осуществления эволюционного сдвига (он же революционный сдвиг) необхо­димо создание зачатков нервной системы, которая управляла бы сокращениями противоположных мышц и обеспечила бы возможность ритмических движений. Это — метасистемный переход, включающий в себя интеграцию противоположностей. Он происходит в контексте борьбы противоположностей, но отнюдь не сводится к ней и не является ее прямым следствием. Он требует некоторого творческого усилия, он требует встать над борьбой противоположностей.

Означает ли интеграция противоположностей конец разви­тия? Никоим образом. Просто действие переносится на следу­ющий уровень; точка приложения творческого усилия переме­щается на одну