вскочил и закричал:

— Господин эмир едет!

— Да-да! Передний — это эмир, — подтвердил Хайдар.

Так в Унсию снова вернулась жизнь. Из всех комнат выскочили слуги, друзья и близкие Навои и бросились ему навстречу.

Навои сошел с коня, отряхнул полы одежды и поздоровался со всеми, найдя для каждого ласковое слово-Потом прошел в свою комнату. Там все осталось так, как было когда он уезжал из Герата. Освежившись купанием и сменив дорожное платье, Навои прилег на подушки. Немного отдохнув, он позвал Хайдара, Узнав, что произошло с султаном, поэт опечалился. Он попытался утешить „племянника, мягко выговаривая ему. Вместо того чтобы чистосердечно рассказать всю правду, Хайдар принялся утверждать, что он ни в чем не виноват. Навои наставительно сказал:

— Лицемеры боятся правды. Говорить правду — великое достоинство. Но языку следует давать волю только тогда, когда это «нужно. Не забывайте: жить возле государя — то же, что жить вблизи дракона с раскрытой пастью.

Навои оделся и отправился к султану. У ворот Унсии его ждала большая толпа окрестных жителей, прослышавших о приезде поэта и поспешивших его приветствовать. В глазах у всех светилась радость. Слышались взволнованные голоса.

— Наши глаза ждали вас на пути!

— Жизнь и счастье страны — с вами!

— Наши горести бесчисленны и бесконечны. Кроме вас, у нас; нет защитника.

— Пусть сгинут те, кто разлучил нас с вами!

Взволнованный Навои дрожащим голосом благодарил встречавших. Некоторых он расспрашивал о их жизни и работе. Толпа с каждой минутой увеличивалась. Навои заверил собравшихся, что его сердце, где бы он ни был, всегда с народом, и попросил всех разойтись по домам. До самого сада Джехан-Ара каждый встречный — будь то дервиш, вельможа, носильщик или ученый — приветствовал поэта, провожая его взорами, полными уважения и любви.

Поэт некоторое время погулял по саду, любуясь дворцовыми цветниками, по которым так долго тосковали его глаза. Когда он подходил к главному дворцу, ему навстречу вышел Хусейн Байкара со своими обычными собеседниками и собутыльниками. В числе их были Маджд-ад-дин, Эмир Могол, Туганбек. Навои приветствовал султана официальным поклоном. Вельможи подходили и пожимали поэту руку. Глаза Маджд- ад-дина выражали величайшую растерянность, но от все же справился с собой и льстиво проговорил:

— Ваш покорный слуга чрезмерно счастлив, что ему выпало на долю лицезреть вас, — сказал он, здороваясь с поэтом.

Хусейн Байкара провел Навои в небольшую, отделанную золотом комнату возле дивана.

— Вы ведь не получили от нас разрешения прибыть в столицу, — сказал он, тяжело опускаясь на подушки. — Мы вас совершенно не ожидали.

— Получив ваше письмо, — сказал Навои, словно дело шло о самых обыкновенных, вещах, — я временно поручил управление областью Валибеку и примчался в ваши высокие чертоги, чтобы разрешить все вопросы разумно и по справедливости.

Хусейн Байкара был смущен. Распутывая нити преступления, можно было опозорить многих близких к престолу людей, да и самому султану пришлось бы краснеть за то, что его так одурачили. Поэтому он решил не входить в подробности.

— Глупец Хайдар говорил о некоторых неприятных событиях. Он, наверное, выдумал их. Как бы то ни было, я написал вам письмо. Твердо уверен, что после этого письма у вас в сердце не осталось ни малейшего сомнения или подозрения. Что вы на это скажете?

— Мое сердце не склонно к злобе и вражде, — ответил Навои, — и я отнюдь не мечтаю об отмщении. Как лицо угольщика черно, а руки палача красны от крови, так и души негодяев пропитаны мерзостью. Их мерзость будет для них высшим наказанием и позором.

Хусейн Байкара засунул руку за золотой пояс я сидел подавленный, не зная, куда девать глаза. Молчание становилось все более и более тягостным. Оно как бы подтверждало верховенство истины. Наконец Хусейн Байкара заговорил.

— Теперь скажите, каковы цели вашего приезда?

— Мне не нужно никаких чинов или должностей. Дайте мне только высокое разрешение жить в Герате.

При сложившихся обстоятельствах султану трудно было, отказать Навои в этой просьбе. Однако, желая показать, что исполнение желания поэта — большая милость со стороны государя, он стал возражать, придумывая всевозможные, противоречащие друг другу препятствия — одно другого слабее, которые Навои отметал, как щепки. Затем Хусейн Байкара поднялся с места.

— Делайте, как хотите, — сказал он. Навои поблагодарил и вышел.

Он шел по саду, каждый уголок которого дышал живой красотой. Подозвав проходившего мимо слугу, поэт спросил:

— Ты знаешь Бехзада? Где он теперь и чем занят?

— Знаю, господин, — ответил слуга, — он рисует в одной из комнат возле государева книгохранилища. Показать вам?

— Спасибо, сам найду, — сказал Навои. Бехзад бросился к своему наставнику и покровителю, как ребенок кидается к отцу, вернувшемуся домой после долгого путешествия. Он целовал поэту руки. Растроганный Навои спросил художника, как его дела, как он себя чувствует. Голос и взгляд Алишера были полны сердечной любви.

— Этой минуты я не забуду никогда, — справившись с охватившим его волнением, заговорил Бехзад. — Мое сердце было полно тоски и горя разлуки. Теперь его переполняют счастье и радость.

Художник попросил Навои присесть. Комната была полна света. В раскрытое окошко виднелось голубое небо и зеленая, мерно качающаяся стена аллей; вдали, среди деревьев, сверкало зеркало хауза. Посреди ком-ваты на маленькой круглой скамеечке стояли всевозможные краски в металлических и фарфоровых чашечках. Тут же лежали кисти, начатые и готовые рисунки.

Навои с горячим интересом принялся рассматривать миниатюры: «Царевич на охоте», «Верблюд, покрытый цветным ковром», «Встреча влюбленного с возлюбленной в саду». В каждой черточке, в глазах, намеченных одной точкой, в нежных пятнах красок Навои видел яркое биение жизни. Он снова и снова брал в руки рисунки, не в силах оторваться от них.

Налюбовавшись миниатюрами и горячо поздравив художника с замечательными успехами, Навои заговорил о возможностях живописи. Обросшее черной бородой, лицо Бехзада озарила мягкая улыбка.

— Господин эмир, — спросил Бехзад, — порвались ли цепи, сковывавшие льва?

Навои бросил на него быстрый взгляд:

— Это вам сказал Хайдар! Крайне легкомысленный юноша.

— Хайдар уверяет, что говорил об этом только мне, — ответил Бехзад. — Мне бы очень хотелось посмотреть этот рисунок.

— Мой рисунок похож на детскую мазню, — махнул рукой Навои.

— Закованный лев еще страшнее для тех, кто держит его в плену, — тихо проговорил Бехзад. — Если лев и склоняет шею под тяжестью цепей, то сердце его все равно остается непреклонным. Жаль, что люди не могут постигнуть этой простой истины.

— Ум и рассудок — свойства, присущие не каждому человеку, — иронически сказал Навои, сдвигая брови.

Бехзад разостлал маленький дастархан и хотел угостить своего наставника. Навои отказался. Попросив художника навещать его почаще, он собрался уходить, когда в комнату, запыхавшись, вошел Мухаммед Сайд Пехлеван. Они крепко обнялись. Мощная фигура Пехлевана, казалось, заполнила всю комнату. Хотя годы начали оказывать свое действие на могучего Мухаммеда Сайда, этот, никем не побежденный в сотнях состязаний богатырь казался еще полным сил. Навои, то и дело взглядывая на Пехлевана, снова сел. Беседа поли лась легко, как бурливый поток. С приходом поэта Шей — хима Сухейли и Ходжи Гияс-ад-дина Дихдара сна еще более оживилась: стараясь развлечь Навои, каждый рассказывал о важных или забавных событиях, случившихся за последнее время в Герате.