цепочку. И не надейтесь, пожалуйста, на свою память, — учил он своих помощников. — Память — штука коварная, обязательно подведет. Как хороший писатель записывает все интересное, что он слышит и видит, так и вы записывайте все, что заслуживает внимания в процессе вашей работы. Слово, намек, предположение, вывод — все пригодится.

Этого правила полковник придерживался все годы своей оперативной работы.

В загадочной истории, происшедшей в поселке Мореходный, для Дымова с самого начала было ясно, что враг действует не в одиночку. Кто-то встретил, принял и укрыл врага, чьи следы Игнат Семушкин обнаружил на берегу моря ранним утром девятого июня. И Дымов отлично понимал, что если пробравшийся на нашу землю шпион и диверсант скорее всего мог быть схвачен в момент совершения преступления, — а прицел врага на «Осинг», на «АЛТ-1» был очевиден! — то сообщника шпиона, резидента, нужно было искать другими путями.

Резидент все время оставался в тени, и вряд ли можно было рассчитывать на то, что переброшенный шпион, если он и будет пойман, назовет того, к кому он шел и кто ему помогал.

Шаг за шагом, обогащаясь догадками, логическими выводами и бесспорными фактами, полковник шел к решению второй, наиболее трудной задачи — поимке резидента.

Мелочи! В записной книжке Сергея Сергеевича можно было прочесть странные условные обозначения, которые при расшифровке выглядели примерно так:

«…Игнат, как мне удалось установить, каждый раз, уходя ранним утром на пляж, встречался там со своим помощником. Девятого июня Игнат на берегу был один. Так ли это?»

«…Бесспорно, что кто-то видел Игната на берегу, — другое место исключено, — занятого фотографированием следов или рассматривавшего странную находку. Кто-то видел, но не подошел, а, наоборот, спрятался. Иначе Игнат сообщил бы о встрече сыну».

Дальше шла приписка: «Кто мог так рано быть на берегу?» «Кто следил за Игнатом до его прихода в фотографию, потом вошел туда сам?»

И снова приписка, снова вопрос: «Кто мог войти в фотографию в седьмом часу утра, не вызвав настороженности и удивления у бывалого разведчика Семушкина?»

«…Семушкин убит во время фотографирования, т. е. в спокойном состоянии. Вначале оглушен ударом по голове, потом заколот».

Перечень «мелочей» не исчерпывался этими записями. Вот еще несколько таких коротких строчек: «…Рощин молодец, но и он проглядел многое. Бутыль с фиксажем (а в его составе — бисульфит натрия с резким запахом) разбита не случайно, не в результате переполоха и сумятицы. Расчет врага: собака не сможет взять след».

«…Пока ждал Андрея у фотографии, — мало ли что могло произойти, — сделал любопытное открытие: фотоателье имеет второй, черный ход в Судовой переулок. Ход давно завален порожними ящиками. На ржавом замке чуть заметные свежие царапины. Кто-то недавно открывал».

«Андрей сообщил, что в альбомах, хранившихся в фотоателье, нет черенцовских снимков. Между тем о них Семушкин говорил Алеше в день своей смерти». Следующая запись была совсем странной: «…Почему именно Борзов поймал вора?» Во всех записях полковника вырисовывался совершенно точный прицел. Поэтому особенно разительными были три последние:

«Прочел рапорт мичмана Куликова о спасении старого рыбака Курманаева… Странное стечение обстоятельств и совпадение во времени. Неужели я ошибался и шел по ложному следу?»

«Нина заметила, как у забора рычал и выл пес Барс. Почему?»

«Получил анализ вскрытия Барса — отравлен…»

На этом записи Сергея Сергеевича обрывались.

Рапорт командира сторожевого катера «Л-19» мичмана Куликова действительно смутил и озадачил полковника. На том извилистом и трудном пути, которым он до сих пор шел по следу врага, Ахмет Курманаев оказывался подозрительной и вместе с тем лишней фигурой. В результате возникших сомнений и колебаний появились эти слова в записной книжке: «Неужели я ошибался и шел по ложному следу?»

Но не в привычках Сергея Сергеевича было поспешно отказываться от решения, многократно обдуманного, подсказанного фактами и многолетним опытом контрразведчика. Пусть на пути возникло что-то уводящее в сторону, внешне заманчивое и кажущееся более убедительным. Пусть! Не упуская из внимания новые обстоятельства, полковник продолжал одновременно двигаться и по старому следу. Он походил на охотника — бывалого, знающего, который неторопливо идет по путаному следу, не теряя из вида свежий, но сомнительный след.

Так было и в этом случае. Готовясь к встрече с Курманаевым, собирая о нем характеристики, Дымов продолжал идти в поисках врага по той тропе, на которую он встал с самого начала. С каждым новым днем он убеждался, что именно эта тропа приведет его в логово зверя.

А зверь был матерым! В аппарате уполномоченного Комитета государственной безопасности по Мореходному району майора Ширшова полковник обнаружил две-три справки о человеке, который его интересовал. Выходец из семьи крупного кулака, впоследствии делец, валютчик, подозревался в контрабандных делах. Во время фашистской оккупации не вылезал наверх, но дом его запросто посещали гитлеровские офицеры, а фашистские власти поощряли его коммерческие дела. И если эти справки сами по себе не имели сейчас большого значения для полковника, все же они были важны как еще один штрих в обрисовке врага.

Прошло двое суток. В день, когда водолазы и майор Ширшов готовились в первый раз выйти на ночное дежурство, в шестом часу вечера, Сергей Сергеевич Дымов, в белом парусиновом костюме, с полотенцем через плечо, постучался в дом Ахмета Курманаева. Старый Ахмет встретил нежданного гостя хмуро, неприветливо. Несколько минут он топтался у калитки, не желая впускать гостя. А когда тот все-таки вошел, совершилось чудо: два часа Ахмет беседовал с незнакомым человеком, отвечал на его вопросы, рассказывал о себе. Да, долгий разговор вели Сергей Сергеевич и старый рыбак, сидя на скамейке в глубине сада, укрытые от нескромных глаз цветами и листвой деревьев. А после разговора в саду произошла еще одна неожиданность: полковник остался в доме Курманаева.

К встрече с Курманаевым Дымов тщательно подготовился и уже многое знал о нем. Он знал, что в годы фашистской оккупации Курманаев заперся дома, голодал, но в море не выходил и даже порвал сети, чтобы не кормить черноморской рыбой фашистских офицеров. Знал и о том, что муж единственной дочери Ахмета — офицер Советской Армии. В собранных старшим лейтенантом милиции Рощиным скупых характеристиках старика, в незначительных штрихах и мелких деталях, за внешней оболочкой ворчливого нелюдима вырисовывался облик честного, трудолюбивого советского человека.

Уверовав в старого Ахмета, Дымов отправился к нему как к союзнику, чья помощь сейчас была очень нужна.

Днем, незадолго до того, как Сергей Сергеевич собрался идти к Курманаеву, пришел Рощин. По выражению его лица Дымов понял, что старший лейтенант милиции пришел с хорошими вестями.

— Глядя на вас, можно предположить, что задание выполнено на пять с плюсом, — пошутил полковник.

— Вы не ошибаетесь, — отозвался Рощин. — Задание выполнил, а отметку сами ставьте.

Они сели рядом, сдвинув вплотную стулья, и Рощин начал докладывать:

— Через два дома от Курманаева живет Евдокия Петровна Рубашкина. Она доводится теткой нашему «знакомому». Старушка глуховата и скуповата. Живет безбедно, каждое лето сдает домик курортникам, а сама перебирается в деревянную пристройку, расположенную в глубине сада. Но этим летом Рубашкина домик не сдала. Я навел справки. Не беспокойтесь, товарищ полковник, у вполне надежных людей. Установил, что неделю назад наш «знакомый» вручил тетке некоторую сумму денег в виде задатка и сказал, что один его приятель из Москвы скоро приедет с семьей и поселится у нее.

Девятого июня, поближе к вечеру, «знакомый» пришел к тетке и сообщил, что получил телеграмму: приятель из Москвы приехать не может.

— Вы проверяли? Телеграмма поступала? — перебил Дымов.

— Проверил через Аню Куликову. Никакой телеграммы не было. Следом за «племянником», — продолжал Рощин, — пришел неизвестный мужчина, сказал, что сам он прямо с поезда, ждет семью, и снял весь дом. Этот неизвестный снял дом на очень выгодных для хозяйки условиях; предупредил, что пишет книгу, и просил не беспокоить ни днем, ни ночью.