что–то передать им через хозяйку «Горного орла».

— Сколько вам нужно времени, чтобы уладить дела в Унтеркримле? — спросил Бонне.

— Бог с ними, с делами, — отмахнулась фрау Шварцвеллер.

— Нет, — возразил Бонне, — они могли не пойти в Долину ландышей и следят сейчас за дорогой, когда и с кем вы вернетесь. Делайте покупки и садитесь в автобус. Если Хетель дома, передайте ему, что в «Горном орле» вам сказали: «Аукцион состоится четвертого сентября». И еще: если их нет дома, то дайте нам какой–нибудь знак.

Фрау Шварцвеллер сразу сообразила, что от нее требуется.

— Я раздвину занавески на кухонном окне, — пообещала. — Если смотреть с дороги, крайнее окно справа.

Четыре агента вместе с Бонне заняли места в автобусе, шедшем вдоль усадьбы Шварцвеллеров. Внимательно смотрели вокруг, но ничего подозрительного не обнаружили. Да и что может быть подозрительного, если даже больной дед вышел во двор погреть старческие кости — сидел в шезлонге и дремал.

Комиссар попросил водителя остановиться за поворотом, где над дорогой нависла отвесная стена. Она закрывала шоссе от посторонних глаз — Бонне и один из агентов, выйдя из автобуса, забрались в кустарник. Здесь и сам черт не заметил бы их.

Сержант Грейзль с другим полицейским сделали большой круг и отрезали преступникам путь в долину. Возле поворота в лесочке стоял черный «форд» — немного вперед выдвинулась третья группа агентов. Дом Шварцвеллеров взяли в кольцо.

Вот–вот вернется фрау Шварцвеллер.

Бонне раздвинул кусты и выглянул. Грузовая машина остановилась напротив дома: так и есть, приехала хозяйка. Шофер помог внести ей ящик с пивом во двор, помахал рукой и уехал. Фрау Шварцвеллер вошла в дом. Спустя несколько секунд открыла кухонное окно, раздвинула занавески.

Комиссар прикинул: от дороги до усадьбы можно незаметно добраться только при условии, если сделать крюк метров в двести и переползти между грядками. Решил: стоит рискнуть. Показал агенту, что делать.

Бонне первый пополз через огород. Добрались до сарая. С тыльной стороны дом прикрывали две яблони; двери черного хода, как они и договорились с фрау Шварцвеллер, открыты. Комиссар прошмыгнул под яблонями, агент — за ним. Столкнулись в узком коридорчике, тяжело дыша.

***

Самолет мог сесть в Долине ландышей. Ангел обошел все полянки, будто любовался цветами. Собрал букет.

— Для фрау Шварцвеллер…

Возвращались снова через гребень. На перевале, с которого хорошо просматривалась усадьба Шварцвеллеров и все окрестности, передохнули. Ангел успокоился: в тени возле крыльца дремал старик, фрау Шварцвеллер набрала соду из колонки, понесла ведра пи кухню.

Ангел шел впереди, держа в руке букет. Хетель остановился у колонки, хотел напиться, но фрау Шварцвеллер выглянула из окна, позвала:

— Идите в кухню, господа, я привезла ящик пива.

Хетель взбежал на крыльцо вслед за Ангелом. Интересно, какие новости у фрау Шварцвеллер? В коридора кто–то навалился на него, вывернул руки назад. Услышал, как пронзительно и испуганно закричал Ангел. Рванулся, но вдруг почувствовал на запястьях железные кольца наручников.

Бонне обыскал Ангела, извлек из кармана пистолет, документы и деньги. Ангел смотрел на него ошалело: неужели тот самый полицейский комиссар из Интерпола, который стал преследовать их еще в Танжере? Это окончательно ошеломило его — больше он уже ничего не соображал, тупо смотрел на комиссара, но не видел его. Вдруг вспомнил — ведь комиссар сказал: «Спокойно, герр Ангел!»

Значит, они знают, кто он! Сейчас уже ничто не по может ему…

Дубровский выскочил из полицейской машины, остановившейся у въезда в усадьбу Шварцвеллеров. Увидел Ангела и уже не мог оторвать от него взгляда: весь мир словно растворился в каком–то тумане, вернее, Сергей видел и Бонне, стоявшего за спиной Ангела, и женщину на крыльце с испуганным лицом, и полицейских, бегущих к дому, но все это существовало отдельно от Ангела и вне его — человека, который неестественно выставил вперед руки в наручниках и тупо смотрел куда–то в горы.

Дубровский тысячу раз в разных вариантах представлял себе встречу с Ангелом, сегодня был тысяча первый вариант. В предыдущие разы так или иначе Ангел выглядел загнанным волком с гримасой боли или страха на лице, а сейчас он стоял совсем спокойный и отчужденный от всего в мире, будтр вся эта возня во дворе не касалась его.

Несомненно, Сергей торжествовал победу, не мог не торжествовать, однако раньше это событие представлялось ему более весомым и значительным, может, потому, что раньше комендант концлагеря был для него воплощением самого мрачного в мире, а увидел фигуру в наручниках с бледным лицом мертвеца.

Сергею сделалось гадко, даже немного затошнило — так бывает, когда откуда–то повеет трупным запахом. Но внезапно что–то похожее на прозрение промелькнуло на лице Ангела, он встретился взглядом с Дубровским, — веки у него задрожали, и он поднял руки, прикрывая лицо. Но смотрел сквозь пальцы — на расстоянии в несколько шагов Сергей заметил, как расширились зрачки Ангела. Дубровский понял — Ангел узнал его.

Да, Ангел узнал. Все эти годы старался не вспоминать тех — тысячи и тысячи в полосатой одежде, — но все же они иногда возникали в памяти и почему–то представали в образах двух человек, которых он когда–то встретил возле лагерной уборной. И вот один из них сейчас надвигается на него — а может, это галлюцинация? — да нет, руки скованы, рядом полицейские с пистолетами, а тот надвигается, как надвигались на него в снах тысячи полутрупов с костлявыми руками: сейчас схватит за горло и станет душить — перехватило дыхание, и сердце будто остановилось.

Ангел закрылся ладонью, но не мог отвести взгляда, смотрел, как загипнотизированный, и не дышал. Наконец втянул в себя воздух, но острая боль пронизала легкие, будто их заполнил едкий дым крематориев, отступил и закричал пронзительно и жалобно, как если бы его уже подвели к виселице. Знал, что никого не растрогает и расплата неминуема, но упал на колени, бился лицом о землю, кусал до крови пальцы — даже боль от укусов казалась приятной и сладкой в сравнении с тем, что надвигалось на него, затуманивало мозг страхом и трясло. Имя этому было — смерть.

Тревожные мысли преследовали его, не давали спать. Теперь Карл знал, кто он на самом деле — сын гауптштурмфюрера СС Франца Ангела, коменданта одного из гитлеровских лагерей смерти, военного преступника, процесс над которым натворил столько шума в прессе.

Карл узнал об этом случайно, увидев портрет отца в газетах. Конечно, это мог быть и не отец, а всего лишь похожий на него человек, но мать подтвердила; Франц Ангел — его отец.

Так началась новая полоса, в жизни Карла Хагена.

Раньше все было просто, спокойно и понятно. Его отец Франц Хаген давно уже разошелся с матерью. Занимался какой–то коммерцией то ли в Африке, то ли на Ближнем Востоке — изредка из тех районов приходили письма, — и только раз в два–три года они проводили вместе летние каникулы, но Карл не знал заранее, где и когда отец назначит им встречу: на Канарских островах или на раскаленных пляжах Персидского залива. Никогда отец не встречался с ним в Европе; сейчас Карл понял почему: оберегал их от своего прошлого и настоящего, а может, боялся, что через них полиция нападет на его след.

Он был осторожный, Франц Ангел.

Читая материалы судебного процесса, Карл поражался отцовской прозорливости, умению