В большое здание, бывшее в прежние времена плавательным бассейном, нам не надо, епархия[90] Никодима была в другом здании. И как раз от него нам навстречу поспешал невысокий и щуплый монашек. Увидев меня, он широко заулыбался и радостно замахал руками, приветствуя.
Я улыбнулся в ответ:
— Привет, Ахметка! Как жив, как здоров?
Брат Ахмет, чернявый и горбоносый, подобно большинству своих соплеменников, был местной достопримечательностью. Сразу после Катастрофы большинство «весёлых людей с гор» с лёгкостью вспомнили давние традиции предков и начали жизнь абреков.[91]
Причём большинству из них не пришлось прилагать к этому никаких усилий — сплочённые и до этого группы горцев просто в открытую стали делать то же, что прежде делали скрытно, — грабить. Нашему сообществу повезло — мало у нас было «этнических организованных преступных групп», как называли такие объединения писатели минувших времён. А немногочисленные владельцы магазинов и придорожных кафе, стоявших у «Большой дороги», и так жили с соседями в мире. А вот посадским довелось хлебнуть с этими бандами лиха. Как рассказывал мне отец Андрей, Главный пастырь Софринской бригады, менты (тогда они ещё монахами не стали) денно и нощно мотались по всей территории, пытаясь защитить переселенцев и местных. «Представь себе, Илюшка, — говорил он мне, — мы за месяц столько патронов расстреляли, сколько в Чечне за год не тратили! Сорок семь человек убитых и сто семьдесят раненых, и это — без ополченцев и мирняка!»
А годовалый Ахмет был захвачен во время одной из стычек. Вся его семья, включая мать и сестёр, стреляла по софринцам до последнего. Разъярённые бойцы уже собрались прислать окопавшимся на втором этаже большого кирпичного особняка «Шмелей»,[92] когда молодой отец Андрей, носивший в ту пору лейтенантские погоны и бывший командиром штурмовой группы, услышал негромкий детский плач. «Представляешь, заглянул я за угол, а он там сидит. Голожопый, в одной рубашонке. Над ним пули визжат, мат до неба стоит, а он сидит и тихонько так поскуливает… Ну и не выдержал я — заорал ребятам, чтоб прикрыли, и к нему. А эти как ждали — из всех стволов как дали, но, спасибо Богородице, не попали. Ну а там я уж из дома выскочил и в грязь вместе с Ахметкой закопался. Тут уже и наши жахнули!»
По словам всё того же отца Андрея, Ахметом мальчонку назвали сами бойцы, были предложения переименовать его на русский лад, но он настоял на сохранении национального имени. И вот уже двадцать семь лет живёт в Посаде русский боевой монах брат Ахмет, правая рука местного тренера и наставника отца Никодима. А поскольку мы с последним весьма дружны, то для Ахмета я — старший брат, и, сойдясь поближе, мы с чувством похлопали друг друга по плечам и даже приобнялись.
— Илья, ты хоть бы предупредил, что приедешь! — с непритворным возмущением сказал он.
— Извини, в спешке ехали, не успели.
— А что такое? Проблемы какие-нибудь? — Ахмет даже остановился. — Ты скажи, поможем, сам знаешь! — Импульсивность характера соответствовала происхождению, но акцента у него не было вовсе.
— Всё хорошо, друг, не переживай. По следу нехорошего человека идём, да потеряли его.
— Вы? Потеряли?! — изумился он. — Не верю!
— Хитрый, словно лиса, попался — водой ушёл!
Мы подошли ко входу, и инок распахнул дверь:
— Вы, ребята, проходите, отец Никодим ждёт, а я пока до трапезной дойду, насчёт обеда распоряжусь.
Отказываться мы не стали, дабы не обидеть хорошего человека, но и привычка экономить свои припасы в каждом Следопыте в кожу и в кости въелась. Про все «кладки» не скажу, но у первых восьми, ещё заставших пешие и конные рейды, — точно!
Предложив ребятам обождать на лавках в «предбаннике», я разулся и толкнул массивную дверь в тренировочный зал. Никодим был здесь.
— Отроки, поприветствуем гостя! — зычным голосом скомандовал он, заметив меня в дверях.
— Здрав-будь-и-благослови-тебя-Господь! — хор молодых, сильных голосов.
— И вам не хворать, Божьи воины! — Я знал, что такое обращение им очень нравится.
— Алексий, над партером поработайте, — бросил Никодим своему помощнику и, раскинув руки в стороны, пошёл ко мне.
Надо сказать, что зрелище было впечатляющее — размахом плеч наставник если и уступал мишке, то ненамного. А вот росту был среднего, на пару сантиметров пониже меня. Но силы в нём… Мы, когда первый раз подрались (в шутку, конечно), долго под впечатлением были. Иноки и Следопыты тогда об заклад бились, кто выиграет. С их стороны — грешно, а с нашей — глупо, к тому же проиграли все, и те, кто на Никодима ставил, и те — кто на меня. Поскольку ничья случилась.
Я, признаться, будучи весьма самоуверенным молодым человеком, сам не ожидал тогда подобного результата, ведь до встречи с Никодимом у меня «большой шкаф всегда громко падал». Но первая же плюха от этого «квадрата», как я про себя называл противника, снесла мой далеко не вялый блок, и только винчуновская привычка работать корпусом позволила мне «слить» удар и устоять на ногах. Впрочем, и моя стремительная контратака оказалась для оппонента полной неожиданностью. Получив раз пять по всяким неприятным местам, монах с трудом разорвал дистанцию, и, постояв пару минут друг напротив друга, мы рассмеялись и, поклонившись, пошли обниматься. С тех пор десять лет прошло, а дружба наша только крепнет.
Вдоволь наобнимавшись, мы прошли в каморку наставника.
— Всё бегаешь, Илюшка? — спросил Никодим, доставая из шкафчика стаканы и вазочки с мёдом и вареньем.
— А что делать, служба такая. — Мой друг относился к тем немногим за пределами нашего «государства», кто знал как задачи, так и возможности нашего Братства, и потому более подробные объяснения ему не требовались.
— А чего к нам прискакали? — щелкнув клавишей доисторической редкости электрического чайника, монах присел на стул.
— Пришлых гнали, — посвящать даже его во
— Да ну?! — Никодим недоверчиво изогнул бровь. — Всё не успокоятся, ироды? Чего на этот раз хотели?
— Странного. Ты отца Андрея когда увидишь? У меня для него от Виталия Андреевича весточка.
Никодим переменился в лице и смущённо затеребил бороду.
— Что не так, Никодимушка?
— Отче вчера преставился, — грусть в голосе монаха была не показной.
Я опешил, отцу Андрею ведь и шестидесяти не было!
— Болел он, — после долгой паузы произнёс инок. — В феврале месяце слёг, почитай сразу перед днём Русского воинства, да и сгорел в три месяца. В нём едва половина от прежнего осталась. Вы людей на улице должны были видеть — прощаться народ с раннего утра идёт, хорошего человека Господь к себе прибрал…
Я достал маленькую фляжку и, пробормотав: «Помянем!» — сделал большой глоток. Настойка обожгла глотку, выбив слезы из глаз, но стало легче. Я протянул фляжку Никодиму. Обычно он спиртного не употребляет, но сейчас приложился. Помолчав с минуту, он сделал ещё один глоток и тряхнул коротко остриженной головой:
— Вот так вот, брат. Батя твой два года назад, отче сейчас… Уходят старики. Уходят. Как хоть Андреич, ничего?
— Нормально с ним, здоров и силён пока, вот полковник Поликанов из псковских зимой умер. Сердце.
— Эх, судьба, судьбинушка… На себе вытащили нас, кровь проливая… Прощаться пойдёшь?
— Конечно! Он мне не чужой был!
