все время, пока он был в Таннендорфе, пока вел свое расследование, тот вовремя и запросто, исподволь, правил крестьянами этой деревни, добиваясь от них исполнения его воли.
И теперь — что теперь? Теперь разгневанная толпа разнесет замок по камешку; как это случается, Курт знал, в академии зачитывались отчеты следователей и местных светских властей о том, самом последнем восстании крестьян, чьи зверства при захвате господского замка приводили на память описания древних историков, пишущих о приходе в Рим варварских племен…
— Скажешь ты мне, наконец, что происходит! — прорвался сквозь его мысли возмущенный голос Бруно. — Имею я право знать, во что ты меня втянул!
— Мы должны… — начал Курт, помедлил и поправился: — Я должен… Я должен успеть вернуться в замок.
— Успеть — до чего?
— До того, как его возьмут. Я был прав. Это заговор; я не знаю его цели, но это заговор.
— Ты спросил о Каспаре; почему? Этот заносчивый сукин сын что-то натворил?
— Это он. Он все затеял.
— Что затеял?
— Все, что происходит. Он сделал так, чтобы я явился в Таннендорф — написал два доноса от имени двух разных людей, чтобы привлечь внимание наверняка, он подтолкнул меня заняться Курценхальмом, он настроил крестьян деревни против барона…
— И против тебя?
— Меня не это сейчас волнует, — отмахнулся Курт; тот нахмурился:
— То есть как? Тебя не волнует, что толпа бешеных мужиков хочет порвать тебя на части?
— Это моя работа. Если… — он помедлил, подбирая слова, и с усилием договорил: — Если так случится — так случится. Меня должна заботить не моя безопасность.
Бруно покосился на него с подозрительностью, нахмурившись, и фыркнул:
— Ненормальные вы все там какие-то. На твоем месте я бы в Таннендорф ни ногой; ждал бы своей поддержки где-нибудь в сторонке.
— Не имею права, понимаешь? Я обязан защитить барона и его сына, это… Господи, ну, долг мой, в конце концов!
— Как?
Курт отвернулся, понимая, что ответить ему нечего.
— Не знаю, — произнес он тихо и почти беспомощно, чувствуя, как жеребец под ним хрипло вдыхает холодный ночной воздух, тяжело ступая заплетающимися копытами. — Но я должен попытаться… Придумаю на месте. В любом случае, я должен быть там. Тебя не принуждаю, ты можешь не возвращаться. Не желаю, случись что, вешать на свою совесть еще и твою смерть.
— Как мило, — покривился тот. — Но я еду. Очень хочется посмотреть, чем все это кончится.
— Шутки в сторону, Бруно. Вполне может статься, что я туда еду умирать; тебе это нужно?
— А тебе?
— Я повторял уже не раз: я просто не имею права их бросить! — снова сказал Курт, не зная, какие еще подобрать слова. — Это… это моя обязанность, меня для этого учили… ну, в том числе…
— Неужто твое начальство накостыляет тебе за то, что ты не ввязался в безнадежное дело?
— Нет. Меня поймут, никто не станет осуждать меня, когда узнают, что тут происходило… Но я — не могу не вернуться. Я должен, понимаешь?
— Что — тот самый страх перед собой?
— Да, — обессиленно кивнул Курт. — И это тоже… Я, в конце концов, слово капитану дал, что вернусь, уж это-то ты способен понять! И вернусь — хотя бы поэтому. Если ты едешь со мной…
— Еду, — отмахнулся Бруно; он кивнул:
— Хорошо. Тогда давай быстрее, кони передохнули.
В галоп Курт переходить не рискнул — пустил коней крупной рысью, поглядывая на медленно светлеющее небо; в таком темпе до Таннендорфа было еще часа четыре, и он молился о том, чтобы лошади дотянули хотя бы до предместья. Бруно молчал, уже ни о чем не спрашивая, косясь в его сторону с непонятной тенью во взгляде, но сейчас ни времени, ни сил не было разбираться с его отношением к происходящему, Конгрегации и Курту лично.
Когда солнце уже припекало, они, наконец, въехали в лес, окружавший замок фон Курценхальма, и он подстегнул жеребца, теперь уже заставляя его нестись во всю силу; бешеный галоп кони выдержали менее получаса — всхрапнув, жеребец капитана поднялся на дыбы, роняя пену с морды, и рухнул на траву, едва не придавив собой Бруно. Развернувшись, Курт увидел, как тот медленно встает, прихрамывая и матерясь, и крикнул:
— Цел?
— Частично, — отозвался бывший студент, снова падая рядом с конем и потирая колено. — Вот черт…
Курт подлетел к нему, протянул руку, стараясь не давать жеребцу останавливаться, кивнул на седло позади себя:
— Садись.
