— В каком смысле — не закончил?
— По-всякому. Кое-кого вновь передавали светскому суду — как, например, одного из моих сокурсников: однажды ночью он перерезал горло парню, с которым поссорился днем. Наш духовник проговорил с ним часа, наверное, два, после чего было принято решение о том, что академия снимает с него свою опеку. Или же те, кто по какой-либо причине был отчислен, переводился в монастырь, с которым академия состоит в давних отношениях.
— И надолго?
— Кто как.
— А девчонки у вас были?
Курт улыбнулся, тихо засмеявшись.
— А-а… Да, мы тоже спустя некоторое время об этом задумались. В нашей академии обучались только мальчики, но однажды этот вопрос возник — а есть ли женщины в Конгрегации; следователи, агенты, да кто угодно. Набравшись смелости, мы все же поинтересовались этим у наставников.
— И что?
— А ничего. Я этого до сих пор не знаю. Полагаю, что есть; но это у нас осталось на степени легенд. Я, по крайней мере, ни одной не видел.
Бруно покосился в его сторону с явной недобростью во взгляде, и по взгляду этому было видно, что он всеми силами борется с тем, что вот-вот готово сорваться с языка.
— Что? — подбодрил его Курт; тот кашлянул, отведя глаза от его лица, и тихо сказал:
— Хуже только обозные шлюхи…
Он выпрямился, одарив бывшего студента гневным взглядом, хотя искренне разозлиться не смог: тщательно лелеемая Бруно неприязнь к Конгрегации отдавало чем-то настолько детским, настолько наивным, что не могло вызвать у него ничего большего, нежели снисходительное прощение.
— И что ты на меня уставился? — с вызовом спросил тот. — Любить вас я не обязан. А женщина, которая служит вам, для меня вообще где-то между уличной девкой и помойной крысой.
— Это почему же?
— Потому что это — не женская работа.
— В самом деле? И это нас обвиняют в предвзятости к женскому полу!
— Я — о другом, — хмуро возразил Бруно. — Женщина должна оберегать дом…
— … хранить очаг, — скучающим тоном договорил он, — набивать колбаски и печь пирожки…
— Но уж не отправлять на смерть людей!
— Даже тех, кто этого заслуживает? Жизнь в деревне, Бруно, тебя испортила.
— Это тебя испортила твоя Конгрегация, — оборвал тот уверенно. — Ты сказал, что не давал монашеских обетов; хорошо, но ты когда-нибудь думал о том, чтобы рано или поздно…
— Завести семью? Думал. Но лучше поздно, чем рано.
— Вот, о чем я и говорю. Сейчас ты думаешь о том, что любая женщина в твоей жизни помешает службе; так? Но это тебе можно ждать хоть до пятидесяти лет, а женщина, посвятившая себя вам и думающая, как ты, когда-нибудь лет в сорок вдруг поймет, что осталась одна, что для вашей Конгрегации уже слишком стара… думаешь, я не понял, что значит 'агент'?.. И что ей останется? Читать похабные книжки и коситься на молодых монашков. Собственно, твое инквизиторство, и тебя подобная судьба может не обойти. После лет этак двадцати ревностной службы ты, хромой, косой, нервный, на весь мир смотрящий с подозрением, обнаружишь с удивлением, что нет на свете такой дуры, которая вышла бы замуж за престарелого инквизитора. Или хоть просто… гм… одарила бы вниманием. Что тогда будешь делать? Будешь ты тогда разглядывать запрещенные картинки, самому себе писать левой рукой любовные записки и все той же левой рукой под эти картинки развлекаться…
Курт вдруг вскочил, глядя на него ошалело, отступил назад, схватившись за голову ладонями.
— Левой рукой… — пробормотал он пораженно. — Левой рукой! Господи, левой рукой!
Бруно настороженно выпрямился, глядя на него почти с испугом, вжавшись в стену лопатками.
— Ты чего так расстроился? — пробормотал он. — Ну, хочешь — дрочи правой, если для тебя это имеет значение…
— Левой рукой, — повторил Курт тихо, — вот в чем дело… Значит, это один и тот же человек, ты понимаешь?!
— Нет, — честно ответил тот; он засмеялся вдруг, вцепившись в волосы пальцами, забегав по крохотной комнатушке.
— Боже ты мой, левая рука, вот почему… Я же знал, я видел, что что-то здесь не так!
— Да, — согласился Бруно опасливо, — я тоже вижу. Что-то не так.
— Спасибо, — с чувством произнес Курт и, обхватив его за голову, долго, смачно чмокнул в макушку; тот оттолкнул его обеими руками, вскочив.
— Отвали, извращенец! Вы там все такие?!
— Спасибо! — повторил он, выбегая из домика.
'Левой рукой, левой рукой…', - повторял он, бегом припустив прочь.
У домика отца Андреаса он был уже через пару минут; не стучась, ворвался и на пороге столкнулся со священником, едва не сбив его с ног.
