— Отец Андреас, — терпеливо начал Курт, — от вас я такого ожидал всего менее. Ведь вы же сами, вот только сию минуту, говорили о том, что вам в голову приходила мысль сообщить законоблюстителям о том, что один из ваших прихожан, возможно, скрывающийся преступник. Значит, должны понимать, что столь нелюбимое в народе слово 'донести', если без эмоций, означает всего только 'dicere debentia dici[18]'. Мне не менее вашего было противно читать все то, что вы мне тогда вручили — от большинства этих измышлений попросту мутило. Но если я буду спрашивать вас о чем-то или о ком-то сейчас, уж поверьте, это важно, и я не собираюсь, найдя первого удобного подозреваемого, повесить на него два убийства. Если бы я намеревался поступить именно так, то — вон, — опять кивнул Курт в сторону церкви, — удобнее не выдумаешь. А уж признания я б добился; нетрудно. Это — понятно?
Священник смотрел в сторону, слушая его лекцию; наконец, неловко улыбнувшись, вновь поднял голову, но глядел мимо собеседника.
— Не злитесь, брат Игнациус, — попросил он тихо. — Поймите и вы меня.
— Не могу, — отрезал Курт. — Вы сами-то себя понимаете ли? То, что сейчас вы рассказали мне о своем разговоре с Бруно — что это? Уж не доносительство ли, по вашему разумению? Отец Андреас, уж вы-то будьте благоразумны, прошу вас.
— Спрашивайте, — обессилено махнул рукой тот.
— Я вас не убедил… — Курт помолчал, глядя на понурое лицо священника, и вздохнул. — Ну, Бог с ним, оставим это до более удобного случая. Сейчас же, вопреки вашим ожиданиям, я не стану справляться, не замечали ли вы кого из прихожан ночью летящим на своей свинье. Для начала я хочу знать, были ли у убитых враги. Может, ссора с кем-то из соседей накануне их гибели?
— А заметили, брат Игнациус, — грустно улыбнулся священник, — ведь вы ни разу не поинтересовались их именами?
Курт вспыхнул, отвернувшись, и молча уставился в траву у ног. Выпускник с отличием, мрачно подумал он, отчаянно злясь на себя; мало того, что в беседе со свидетелем не задал вопроса о ранениях, вопроса разумеющегося, но даже не узнал имен жертв — это уже ни в какие ворота не влезало…
— Не подумайте, что я вас упрекаю в жестокосердии, — поспешно продолжал отец Андреас, расценив, видимо, его молчание по-своему, — ни в коем случае! Я лишь хочу сказать, что такими они и были — непримечательными, никому не любопытными, и смерть их прошла для всего Таннендорфа незаметно. Вот, собственно, исчерпывающий ответ на ваш вопрос. Они никогда ни с кем не ссорились, потому что ни с кем не имели тесных отношений, у них не было друзей. Даже между собою эти два человека, в целом похожих, приятельских отношений не имели.
— И при этом убиты в один день и найдены вместе… Так как их звали?
— Ханс Бюхер, тридцати восьми лет, и… — заминка была заметной, но недолгой, — Курт Магер, сорока двух. Надеюсь, вы не суеверны?
— По статусу не полагается, — улыбнулся он, хотя что-то неприятное в душе шевельнулось. — Магер… это прозвище[19]?
— Да.
— Странно. Капитан Мейфарт назвал убитых 'здоровыми мужиками'…
Отец Андреас покосился на него с удивленным уважением и спросил, даже утратив обиженные нотки в голосе:
— Вы побывали в замке господина барона?.. Вы виделись с ним?
— Нет, только с капитаном; к делу, отец Андреас, прошу вас.
— Да, — спохватился тот, — разумеется… Нет, брат Игнациус, я бы не наименовал никого из них подобным эпитетом. Ханс — еще как-то его можно назвать крепким человеком, но уж… второй убитый — нет, ни при какой фантазии.
Удивления Курт не испытал. Разве что по поводу столь неискусной лжи; неужто Мейфарт не подумал о том, что столь явную информацию уточнить не составит труда? может статься, просто решил, что сказанное не покажется следователю значительным… Хотя, если быть правдивым, оно таковым не показалась, и если б не прозвище убиенного, и в голову бы не пришло спросить.
Следовало признать, что пока выпускник номер тысяча двадцать один не слишком блистал здравым смыслом, и дело раскрывалось медлительно, натужно, причем не благодаря способностям вышеупомянутого выпускника, а исключительно удаче, каковая, надеялся Курт, объяснялась некоторым благоволением к нему Самого Высокого Начальства. Однако вечно же так продолжаться не может, и пора было браться за ум.
— Вы сказали — не было друзей, — уточнил он. — Совершенно? И родственников, вы говорили, тоже?
— Одинокие. Оба.
— Чем они занимались?
— Занимались? — непонимающе переспросил священник. — Чем здесь все занимаются? Ничем. Жили — и все.
— Тогда… — Курт замялся, решая, стоит ли выдавать святому отцу свои выводы, и договорил: — Тогда я не могу понять, что они делали невдалеке от замка. Если там не служат их родичи, если не было никого, к кому на встречу они могли придти, если даже между собою они не знались — тогда почему они совместно очутились неподалеку от замка Курценхальма?
— Вот уж этого я вам сказать не могу, — с искренним сокрушением ответил отец Андреас, — и рад бы, да в голову ничего не идет.
Курт вздохнул — тяжко и уныло; разумеется, он и ожидал услышать нечто подобное, хотя не спросить было нельзя.
— Послушайте, — уже ни на что не надеясь, попытался он снова, — отец Андреас, не может быть, чтобы в таком небольшом сообществе они не пересекались ни с кем вовсе. Ну, хоть что-нибудь. Клятвенно заверяю, что того, о ком вы скажете, я не потащу на костер сиюминутно.
