господина барона из равновесия, пусть и шаткого, в котором он пребывает последние годы. Он не общается ни с кем много лет, и…
— Придется пообщаться, — оборвал его Курт и, не дожидаясь, двинулся вперед.
До самых ворот они шли молча, и он ощущал на себе косые недобрые взгляды капитана стражи, пока за его спиной снова не опустилась тяжелая решетка.
Глава 4
Остаток дня Курт провел в своей излюбленной позе — водрузив скрещенные ноги на спинку кровати, заложив руки за голову и глядя в потолок. Мысли роились в голове, точно пчелы — разлетаясь в противные стороны, изредка жаля разум, но никак не желая собираться в улей, а уж о сборе меда, id est[15], получении стройного вывода, и речи не шло.
После беседы с капитаном он не сразу вернулся в трактир — еще долго кружил близ Таннендорфа, отпустив поводья, давая коню бродить, где вздумается, и размышлял, а спустя около часу и вовсе спешился у одиноко стоящего кривого вяза, растущего рядом с тропинкой к реке, отпустил жеребца на траву, а сам уселся на прогретую землю в тени ветвей, прислонившись к стволу дерева. Тогда в голове было пусто.
Вернувшись в трактир, он молча бросил поводья Карлу-младшему и поднялся в свою комнату, где и пробыл до вечера, прервав свои унылые раздумья, только чтобы спуститься к ужину. Что съел — не заметил; на душе было невесело. Вопреки ожиданиям, Курт, невзирая на крайнюю усталость, уснул поздно и не сразу, и снилось ему, что два совершеннейшим образом одинаковых треугольника не складываются один к одному, как ни старайся, а наставник в математических науках, стоя подле него, укоризненно смотрит и молчит, отчего становится совестно и зло.
Завтрака, проснувшись, дожидаться не стал — вышел из трактира, составляя план действий на наступивший день, и, хотя планы были весьма приблизительные, постарался приободриться. 'Главное — не бояться выводов, — говорил всегда наставник, обучающий будущих дознавателей методам следствия, и всегда прибавлял: — Но помните, что от ваших выводов зависит человеческая жизнь'. Эти два несколько противоречащих друг другу совета Курт запомнил сразу и помнил всегда; и в этом деле все было именно так — от того, какими будут его заключения, зависело, кто, в конце концов, будет убит — уже по закону, ибо то, что было сделано неизвестным, забравшим две жизни, подпадало под смертную казнь. С этим у него всегда были некоторые сложности: даже просто на экзамене, разбирая гипотетическое 'дело', Курт заминался, представляя себе, что выносит настоящий вердикт, и начинал путаться в сомнениях. Наставники, конечно, хвалили будущего инквизитора за осторожность, но не забывали заметить, что все же одно дело — осмотрительность, а совсем другое — неуверенность…
Сейчас уверенности не было. В былые времена, подумал Курт сумрачно, следователь в его положении подвесил бы подозреваемого к потолку и в течение пары часов вытряс из него все, вплоть до подробнейших рассказов о грешках детства. Теперь подобные методы применимы только в крайних случаях, а стало быть, как говорил все тот же наставник, 'главное оружие настоящего следователя — голова'. 'Все верно', - соглашался преподаватель рукопашного боя, объясняя, как бить таким образом, чтобы сломать противнику нос собственным лбом… Сейчас Курт готов был биться лбом о старые камни замка, ибо мысль его зашла в тупик. Единственной подозрительной личностью был Клаус Мейфарт, но вместе с тем предъявить ему было нечего…
Курт остановился внезапно, только сейчас осознав, куда его помимо воли вынесли ноги. В десяти шагах от него смотрела на улицу вытянутыми окнами церковь Таннендорфа — приземистая, древняя, с одной, наверняка той самой злополучной, покрошившейся стеной.
— Наверное, самое подходящее место для раздумий, — пробормотал он шепотом, медленно приближаясь к темным от времени дверям.
К его удивлению, в церкви оказалось довольно многолюдно; стараясь не попадаться на глаза прихожанам, Курт потихоньку просочился вдоль задней стены к последнему ряду скамей и присел в самом углу, слушая торжественный, но некрепкий и утомленный голос отца Андреаса.
- 'Rogo autem vos fratres, — читал голос послание Павла к Римлянам, — ut observetis eos qui dissensiones et offendicula praeter doctrinam quam vos didicistis faciunt et declinate ab illis[16]'…
Курт вздохнул, опустив голову на руки, сложенные на спинке скамьи напротив. Извини, Господи, но — не то. Укрепления в вере и необходимости своего служения сейчас не требуется. Сейчас бы какую дельную мысль…
Если ступать путем теорем, продолжал размышлять он, и начать с положения 'допустим, что капитан убил двоих подданных барона', тогда… За что в наше время убивают? За деньги. За женщину. За оскорбление. Ради сокрытия информации. Ради забавы.
Деньги… Капитан не кажется человеком, озабоченным собиранием богатств, а крестьяне не кажутся людьми, оными богатствами владеющими. Разве что клад нашли. Или стащили у барона последнюю золотую тарелку, и капитан, ревнуя о благе господина… что? Загрыз обоих?..
Дальше. Женщина… Курт скривился. Очень смешно.
Оскорбление?.. Когда простолюдин оскорбляет капитана баронской стражи, ему не рвут глотку, его вешают или, бывает, просто разбивают морду. И уж не в глухом лесу.
Для сохранения какой-то тайны… Это — вполне возможно. В этом месте уж тем паче.
Для развлечения… Капитан-живодер? Не похож, конечно, но все они не похожи, так что всякое может быть.
И, если не что-то из этого, остается последнее — настоящий стриг, тем более, что сверх меры много необычностей для простого убийства, по какой угодно причине; странный способ, странные обстоятельства… Но даже в этом случае капитан подозрителен. Правда, он вполне спокойно разгуливал по двору при дневном свете, что как-то не вяжется с подобным предположением. А на так называемого 'высшего' Мейфарт не тянет…
Разве что он боится не за себя, и не он виновен, а просто покрывает… кого? Чье благополучие может волновать Мейфарта настолько, чтобы рисковать навлечь на себя самого подозрения? Барона?..
Курт закрыл глаза, втиснувшись лбом в пальцы и ощущая, как неприятно сводит под ребрами. Барон… Его не видели на людях уже давным-давно — ни ночью, ни, что значимо, днем. Из-за смерти наследника его отшельничество было воспринято так, как казалось всем естественным — барон в тоске, потерял интерес к миру; но если бы такое поведение было отмечено у кого угодно иного, в иной ситуации — и
