Во время недолгого пути от землянки, майор внимательно поглядывал на журналистку. Почему-то позабыв о смертельной усталости, он пристально изучал ее походку, фигуру. Еще тогда — под сенью могучего граба, почудилось, будто видел и хорошо знал ее раньше. Теперь вот нарочно приотстал, пристально рассматривал и терялся в догадках…

— Успели? — спросил офицер встречавшего у края поляны сержанта — старшего второй шестерки.

— Тютелька в тютельку, — отвечал тот невозможным басом. — Я выслал пару человек вперед, они и завалили обнаглевшего примата.

«Обнаглевший примат» лежал с окровавленной, изуродованной пулями головой прямо у разбитой автобусной двери. Рядом валялась огромная дубина — двухметровый деревянный сук, с помощью которого тот собирался прорваться в салон, а чуть подальше — потрепанный «калаш».

— Тут это… Хе-хе… Грозный перец с блокпоста засел в «Мерседесе» — никого не пускает ни туда, ни сюда. Ссылается на вас, — с дьявольской усмешечкой проронил двухметровый Бивень. — Ну, мы с ребятами решили не наказывать его до вашего прихода.

— Правильно решили. Пусть поживет…

Мальчишка связист гордо сидел на водительском месте; автомат покоился на огромном руле. Завидев подошедшего майора, он вскочил и нажал на приборной доске какую-то красную кнопку — изувеченная дверь с торчащими из металлической рамы обломками стекла со стоном и скрипом отползла назад.

— Товарищ майор, ваше приказание выполнено, — гордым воплем отрапортовал солдат.

Командир группы спецназа поднялся в салон, посмотрел на притихших людей и сказал мягким, отнюдь не военным голосом:

— Сейчас из салона уберут труп. Самое страшное для вас позади. Мы поедем обратно ровно через пятнадцать минут, поэтому просьба: далеко в лес не заходить.

Пассажиры очнулись, зашумели, на некоторых лица появились вымученные улыбки. Как только два бойца вытащили из автобуса мертвое тело, все устремились по свободному проходу к выходу…

— Ты вот что, засранец… Ты о своих подвигах пока не кричи — благодарности от меня не дождешься!.. — наклоняясь к связисту и пропуская народ, приглушенно вещал офицер. — Это ведь ты с таким же приятелем-недоумком им заваруху устроил! А ну как я сейчас объявлю, кому они обязаны этим приключением?..

— Не надо, товарищ майор! Пожалуйста!..

— Не надо?.. То-то же, птица говорун! Думай впредь…

И вдруг осекся, сызнова узрев через лобовое стекло девушку. Поляну заливал солнечный свет, да и журналистка стояла, подняв лицо к небу — верно, радовалась свободе и благодарила бога за спасение. Да, так и есть — не обознался!.. С момента их последней встречи прошло двенадцать лет; ее внешность слегка изменилась. Да и майор уж давно не походил на юношу…

И все же ему страсть как не хотелось быть узнанным. До того не хотелось, что пару раз порывался сызнова обвязать лицо темно-зеленой банданой. Потому быстро и решительно отвернулся от окна…

Последним салон покидал длинноволосый тип. Спустившегося вслед за ним офицера почему-то привлекла странная походка молодого певца. Присмотревшись, он не сдержал улыбку — задница «звездных» штанишек усеянных модными дырками была насквозь мокрая…

Бывшая заложница вновь пристально посмотрела на майора, пытаясь припомнить, где и когда с ним встречалась. Однако недавний шок, полученный от непосредственного контакта с чеченскими бандитами, от двухчасового пребывания со связанными руками в лесной землянке, еще напоминал о себе — мысли в голове путались, пальцы подрагивали, беспрестанно хотелось курить… И невозможно было докопаться до анналов памяти, чтобы получить намек или крохотную подсказку о личности, которую напоминал этот жесткий грубоватый солдафон.

Она вновь упросила его уделить ей полчаса времени — поговорить, ответить на ряд возникших вопросов. Или оттого, что где-то в глубине души страстно хотелось-таки вспомнить, где и когда его встречала…

Угрюмый спецназовец долго не соглашался, но все ж, сдался под неистовым напором. Они опять уединились в курилке под грабом, и теперь уже девушка с удивлением обнаруживала растущее с каждой минутой раздражение. То ли оттого, что не могла сопоставить с кем-то этого рослого, плечистого мужчину, то ли от вызывающе равномерного движения его тяжеловатой челюсти, месившей во рту жевательную резинку. Недовольство множилось и понемногу приобретало форму все более заносчивых и провокационных вопросов…

— Прошу не думать обо мне, как о шкодливой гимназистке, получившей наглядный урок, — негромко выговорила она, приготавливая блокнот и ручку. — Я никогда не приму жестокости, и те два часа, проведенные в плену у бандитов, лишь утвердили мою позицию.

— Вы чеченам-то успели рассказать о своих взглядах? — усмехнулся он.

— Не успела.

— Жаль. Вот они повеселились бы… Признаться, мне глубоко безразлична ваша позиция — я получил приказ освободить троих заложников и выполнил его.

— А те тринадцать, оставшиеся на поляне?.. Жалость ни разу не тронула вашу душу?

— Те тринадцать никогда не были воинами. Они родились трусами, трусами и умерли.

— То есть сострадания, жалости, раскаяния вы, как и положено офицеру спецназа, не испытываете, — выбирая самую суть ответа, строчила она в блокноте.

До того как угодить в заложницы, журналистка пользовалась диктофоном; теперь приходилось работать по старинке — с помощью шариковой ручки и блокнота, преподнесенными ей в качестве сувениров командиром бригады.

— Нет, не испытываю, — спокойно отвечал майор.

— И как же это происходило — там, в лесу?

— Обыкновенно. Они пытались скрыться, мы этому препятствовали.

— То есть?..

— Вы не знаете, как охотятся хищники?

— Ну, почему же, слышала. Обычно они подкарауливают жертву или преследуют ее до той поры, пока она не лишится сил.

— Верно. Вот и мы подкарауливали и преследовали. Все просто, — даже вспоминать не интересно. Они нас не видели, поэтому отступали, разбегались, и стреляли, куда попало.

— А вы, вероятно…

— Именно так, как вы думаете. Мы боеприпасы расходовали экономно — каждую пулю аккуратно и точно посылали в цель, — отчеканил он и, словно в подтверждение сказанному с характерным громким звуком выплюнул жвачку.

Девица проводила взглядом белый комочек, описавший дугу и плюхнувшийся в самый центр ржавого, наполненного мусором и окурками диска от колеса какого-то здоровенного автомобиля.

— В цель… — задумчиво вторила она, прикрыв на несколько секунд глаза и успокаивая нервы.

— И тут вы правы, — улыбнулся молодой человек, поправляя на лице темные очки. — Самой замечательной целью является человеческая голова. Чтоб наверняка.

Она помолчала, тронула кончиками пальцев виски и, снова принялась быстро писать. Пока мысли ложились ровными строчками на бумагу, он продолжал изучать ее сквозь темные стекла очков…

Из трех спасенных его командой заложников два мужика-тележурналиста выразили желание отменить незадавшуюся командировку и немедля ретироваться восвояси — в Санкт-Петербург. А эта настырная молодая особа — журналист из какой-то провинциальной газеты, придя в себя от недолгого пребывания в «ранге» заложницы, захотела остаться и дописать задуманный очерк о войне на Северном Кавказе. И продолжить работу решила опять-таки с общения с майором спецназа. Да, он не соглашался, но она напористо уговаривала, упоминала о какой-то гражданской совести, призвала на помощь подполковника ФСБ, и даже пожаловалась командиру бригады, возле штаба которой они сейчас и сидели. В конце концов, офицер уступил, снова нацепив для чего-то перед «допросом» темные очки…

— И все же, — закончила конспектировать девушка, — почему вы не попытались хотя бы кому-то из