тебя. Но ты ведь знаешь, как я отношусь к браку.

Я полагал, что сейчас мать разразится целой речью о браке и ее отношении к нeмy как непременно сделала бы, будь рядом Пэм, дядя Ганс или Джино. Но она промолчала и лишь похлопала Ронни по руке.

Бедняжка Ронни, тебе следует научиться трезво смотреть на вещи. Ничего катастрофического не произошло. Твое предприятие не пострадает из-за какого-то Денкера. Что же касается фильма, то хотя Сильвия и не соответствует ни твоему, ни моему представлению о Нинон де Ланкло и, конечно, ее поведение заслуживает всяческого порицания, но когда ты подумаешь о ее карьере, то сумеешь ее понять. Было время, когда зрители Сильвию обожали. Они смогут обожать ее снова. А после того, как она взяла у тебя злополучную диетическую книгу, надеюсь, ее фигура придёт в форму. Постарайся только быть с ней очень осторожным, мой дорогой, и не подпускать к твоей жизни. Сугубо деловые отношения, и все.

Мать помолчала, а затем продолжила:

— Что касается меня, Ронни, разочарование — не то слово. Я бы с радостью сыграла Нинон. Конечно, я бы гордилась, что играю ради тебя и в память Нормы. Но, если быть совершенно откровенной, я не уверена, что справилась бы с ролью. Пойми меня правильно, дорогой, я убеждена, что фильм был бы божественным. Но… Теперь у меня гора с плеч спала. Так что поверь, Ронни, все это пустяки. Сейчас мы приедем домой, Ники нальет тебе мартини, и ты сам удивишься, почувствовав, как все хорошо. Кроме того, милый, слуги, наверное, умирают от желания сходить в кино. Так что я отпущу их и займусь ужином.

Через несколько минут машина остановилась, и к нам бросился Трай.

— Анни, — сдавленно произнес Ронни, — ты всегда была удивительной женщиной. Ты меня не разлюбишь?

— Конечно нет, милый. Но что с тобой?

— Желудок, наверное. Прошу тебя, не делай больше сыра в вине.

— Будь по-твоему.

В домике возле бассейна я приготовил Ронни мартини, но спиртное на него не подействовало. Сидя на барабанах-стульях мы молча смотрели друг на друга. На душе было тяжко. Все мое существо рвалось к другому миру, к Монике. Всего каких-то два дня назад мы были счастливы и любили друг друга!

Забыв о роли гостеприимного хозяина, я сорвался с места и быстро прошел в дом. В своей комнате сел за письменный стол и тупо уставился на фотографии родителей, которые собирался взять с собой в Париж, но забыл. Передо мной лежала пачка почтовой бумаги — подарок матери. В верхнем правом углу виднелся штамп владельца бумажной фабрики. На мгновение перед моим мысленным взором возник образ Прелести Шмидт, но я сделал над собой усилие и начал писать:

«Моника, дорогая…»

— Так, — вдруг раздался голос за моей спиной, — Даррел Занулс пишет своей дорогой Монике. Так вот чем объясняется поспешное бегство! О, дорогой! Снова я лезу в чужие дела! Ну что у меня за характер!

Я бросил ручку и обернулся, инстинктивно закрыв письмо рукой. Позади стояла Прелесть Шмидт — она успела сменить траурное платье и теперь на ней были белая блузка и юбка.

— Николас, простите меня. Мало того, что весь день вы тосковали по своей дорогой Монике, теперь я отвлекаю вас. Сказывается мое плохое воспитание. Что поделаешь, я сирота, неудавшаяся танцовщица и так далее, и тому подобное. Но я могу быть сдержанной и покорной, право же, могу. Наберитесь терпения и сами увидите.

У нее были зеленые-зеленые глаза и очень длинные ресницы. Я почувствовал, что тоска по Парижу схлынула.

— Привет.

Она с благодарностью улыбнулась.

— О, Николас, вы меня простили. Тогда помогите мне, я умираю от этой ужасной неизвестности: что происходит? Почему Сильвия будет играть Нинон де Ланкло? Почему Ронни сидит возле бассейна, а не в доме? Почему ваша мать готовит на кухне изысканный ужин? И в чем же секрет Вечернего Падения? О, Николас, нет лучшего способа заткнуть мне рот. Клянусь, я не произнесу ни слова. Верьте мне.

Обеими руками она схватила меня за руку и потащила к дивану, единственному месту в этой комнате, где могли разместиться двое. Я не сопротивлялся и, думаю, Пэм одобрила бы мое поведение. К тому же я испытывал неловкость от того, что считал Прелесть автором анонимки. И, прежде чем я сообразил, что делаю, выложил ей все. Она слушала молча, а когда я закончил, изумленно уставилась на меня своими бездонными глазами.

— О, Николас, вы думали, что это сделала она? Вы думали, Анни столкнула Норму с лестницы?

Плохо, когда ваши подозрения высказывает кто-то другой.

— Послушайте, я никогда не говорил…

— Но подозревали. Считали, что она задумала это… Очень мило, по-дружески заговаривала Норме зубы, просила ее бросить пить, а сама уже знала, что вожделенная роль достанется ей. И в критический момент, не задумываясь, сделала важный шаг: когда представился удобный случай, убила соперницу. О, Николас, для этого нужна смелость!

На мгновение Прелесть нахмурилась.

— Но подумайте, какая ирония судьбы! Пойти на преступление в надежде получить награду — желанную роль, славу, деньги… — и ничего! Кому все досталось? Сильвии Ла-Мани!

Она повернулась ко мне.

— Совершенно в духе античных трагедий. Софокл взвыл бы от зависти, а Эсхил уничтожил бы все, что написал.

Когда Прелесть начинала фантазировать, она искренне принимала собственные фантазии за реальность. Это была игра, своего рода «тото», и впервые с момента возвращения домой я почувствовал себя спокойнее.

Она откинулась на спинку дивана и уставилась в потолок.

— Николас.

— Да?

— Выбросьте все из головы. С кем не бывает? Не терзайте себя. Подумайте лучше, какая у вас мать. О, мой дорогой, я помогу вам понять ее. Мы учредим общество «В защиту Анни Руд — убийцы».

Я тоже расслабился и откинул голову. Прелесть была отнюдь не святой и находилась совсем рядом. Я повернулся так, что наши лица почти соприкасались. Париж остался далеко-далеко, а чары Моники на расстоянии перестали действовать. Разве у нее зеленые глаза? Или рыжие волосы? Я обнял Прелесть и прижался губами к ее щеке.

— Прелесть…

— Николас, милый…

Я нашел ее губы. Секунду-другую она оставалась неподвижной, потом слегка отодвинулась.

— Ну вот. Это ритуальный поцелуй, в честь вступления в наше общеетво. Священный поцелуй. А теперь, дорогой Николас, вставайте, вас ждет письмо к Монике.

Я не выпускал ее из своих объятий.

— К черту письмо!

Неожиданно в дверях появился Джино.

— Ники, сынок, быстрее, Анни ждет нас всех. Хочет что-то объявить… О!

Он заговорщицки подмигнул и исчез. Прелесть вскочила на ноги.

— Что-то сказать! Николас, вы не думаете, что она собирается признаться?

Я не двигался с места. Идея Прелести, прежде заманчивая, больше меня не привлекала. Я снова оказался в окружении реального и тревожного мира.