Большинство проблем с лошадьми никак с ними самими не связаны — они растут из невежества всадника. Люди плохо подковывают своих лошадей, неправильно седлают, мало кормят, а потом жалуются, что им втюхали хромоногую клячу с провислой спиной и дурным нравом.

Я в этом деле разбирался. Родители научили меня ездить верхом и ухаживать за лошадьми. Хотя большая часть моего опыта относилась к более крепким породам, выведенным скорее для таскания повозок, чем для скачки, я хорошо представлял, как быстро покрыть большое расстояние.

Многие люди, торопясь, сами осложняют себе путешествие. Они с самого начала срываются в смертельный галоп, а потом обнаруживают, что их лошадь захромала или вообще едва жива после часа езды. Чистой воды идиотизм. Только дюжинноцветный гад может так обращаться с лошадью.

Но если быть полностью честным, я бы заездил Кетх-Селхана до смерти — лишь бы он вовремя довез меня до Требона. Бывают времена, когда мне хочется быть идиотом. Я бы целый десяток лошадей загнал, если бы это помогло мне собрать больше информации о чандрианах и о том, почему они убили моих родителей.

Но в конце концов, не было никакого смысла думать об этом. Мертвая лошадь не довезет меня до Требона — только живая.

Поэтому я для разогрева пустил Кетх-Селхана неторопливым шагом. Он был готов бежать быстрее, возможно, чуя мое собственное нетерпение, и это было бы прекрасно, если бы мне был нужен километр- другой. Но он был нужен мне на сто, а то и на все сто двадцать километров, а это означало терпение. Мне приходилось дважды возвращать его на шаг, прежде чем он с этим согласился.

После полутора километров я ненадолго пустил коня рысью. Его аллюр был ровен даже для кхершаенца, но на рыси всегда трясет, а мои свежие швы на боку нещадно дергало. Еще через полтора километра я пустил его легким галопом. Только когда мы отъехали от Имре на пять или шесть километров и вышли на ровный прямой участок дороги, я позволил ему скакать галопом.

Наконец дождавшись такой возможности, жеребец бросился вперед. Солнце еще только досушивало утреннюю росу, и фермеры, убиравшие пшеницу и ячмень, поднимали головы, когда мы с грохотом проносились мимо. Кетх-Селхан был быстр; настолько быстр, что ветер рвал с меня плащ и полоскал его за моей спиной, как флаг. Я знал, что наверняка выгляжу сейчас весьма театрально и внушительно, но быстро устал от напряжения в шее и снял плащ, запихав его в седельную суму.

Когда мы проезжали через рощицу, я притормозил Селхана до рыси. Так он мог немного отдохнуть, и мы не рисковали, завернув за угол, наткнуться на поваленное дерево или медленно двигающуюся телегу. Когда мы снова выехали на открытое пространство и смогли ясно видеть дорогу впереди, я снова дал коню волю, и мы почти полетели.

После полутора часов Селхан вспотел и стал тяжело дышать, но все же чувствовал себя лучше, чем я, совершенно стерший ноги. Я был молод и в хорошей форме, но не сидел в седле много лет. Верховая езда задействует иные мышцы, чем ходьба, а скакать галопом почти так же тяжело, как бежать, если только вы не хотите заставить лошадь работать вдвое больше.

Сказать, что я обрадовался следующей роще, будет некоторым преуменьшением. Я соскочил с седла и прошелся, давая нам обоим честно заслуженный отдых. Я разрезал одно яблоко и отдал большую часть коню. По моим подсчетам, мы проехали около пятидесяти километров, а солнце еще даже не подошло к зениту.

— Это легкая часть, — сказал я Селхану, любовно гладя его по шее. — Господи, да ты великолепен. Ты ведь еще и наполовину не выдохся.

Мы прошли около десяти минут, а потом нам посчастливилось наткнуться на небольшой ручей под деревянным мостом. Я дал коню попить, а потом увел прочь, пока он не выпил слишком много.

Затем снова сел в седло и постепенно разогнал коня до галопа. Мои ноги горели и болели, когда я склонялся над его шеей. Барабанная дробь копыт вторила бесконечной песне ветра, обжигающего мне уши.

Первое препятствие возникло около часа спустя: нам пришлось переходить широкий ручей. Он никак не был коварным, но мне пришлось расседлать коня и перенести все через поток, чтобы случайно не намочить. При мокрой сбруе я не смог бы проскакать еще несколько часов.

По другую сторону ручья я обтер Селхана своим одеялом и заново оседлал. Это заняло где-то с полчаса, а значит, он не только отдохнул, но и остыл. Так что мне опять пришлось его медленно разогревать: шаг, рысь и легкий галоп. В целом этот ручей стоил мне часа времени. Я тревожно думал, не будет ли еще одного — холод может проникнуть в мышцы Селхана, и, если это случится, сам Тейлу не сможет снова разогнать его до галопа.

Час спустя я проехал через маленький городок — едва ли больше, чем церковь да таверна, случайно оказавшиеся бок о бок. Здесь я остановился, только чтобы дать Селхану напиться из корыта. Я размял свои затекшие ноги и обеспокоенно посмотрел на солнце.

После этого поля и фермы встречались реже и располагались дальше друг от друга. Деревья стали гуще и толще. Сузившаяся дорога оказалась не в лучшем состоянии: местами она была усыпана камнями, местами размыта. Это заставляло ехать все медленнее и медленнее. Но, по правде говоря, ни в Селхане, ни во мне не осталось больше задора для галопа.

Наконец мы подошли к еще одному ручью, пересекавшему дорогу, — небольшому, не более тридцати сантиметров в самом глубоком месте. Вода имела острый неприятный запах, сказавший мне, что выше по течению стоит дубильня или очистительный заводик. Моста не было, и Кетх-Селхан медленно перешел ручей, осторожно ставя копыта на каменистое дно. Я мельком подумал, как ему, должно быть, приятно погружать ноги в воду после дневного перехода.

Ручей не слишком нас задержал, но в следующие полчаса пришлось пересекать его еще три раза, поскольку он извивался туда-сюда поперек дороги. Впрочем, это было не более чем неудобство — ручей нигде не бывал глубже полуметра. Каждый раз, как мы переходили его, едкий запах становился сильнее. Растворители и кислоты — если не очистительный завод, то по меньшей мере шахта. Я держал поводья в руках, готовый поднять голову Селхана, если он вдруг вздумает попить, но он был для этого слишком умен.

После долгого легкого галопа я выехал на холм и увидел внизу, в маленькой, заросшей травой долине, перекресток. Прямо под указательным столбом сидел лудильщик. Один из двух его ослов был так загружен тюками и сумками, что, казалось, готов откинуть копыта прямо здесь и сейчас. При этом второй, совершенно без груза, стоял у обочины грунтовой дороги и пасся, а рядом с ним громоздилась гора разнообразного хлама.

Лудильщик сидел на маленьком табурете, прямо на дороге, и выглядел удрученным. Когда он увидел, как я съезжаю по склону холма, его лицо просветлело.

Подъехав поближе, я прочитал знак. К северу лежал Требон, к югу — Темфолз. Приблизившись к лудильщику, я натянул поводья. Мы с Селханом оба могли здесь отдохнуть, а я не настолько спешил, чтобы не пообщаться с лудильщиком. Наверняка он мне скажет, сколько осталось ехать до Требона.

— Привет! — поздоровался лудильщик, поднимая голову и прикрывая глаза рукой. — У тебя вид паренька, которому что-то нужно.

Он был пожилой, лысый, с круглым дружелюбным лицом.

Я рассмеялся.

— Мне нужна куча всего, лудилыцик, но не думаю, что у тебя что-нибудь из этого завалялось в мешках.

Он радостно улыбнулся: