Национальной гвардии, на все время, необходимое для проведения кампании в Массачусетсе. И прежде чем покинуть больницу, губернатор лично проследил за тем, чтобы у палаты Уинчелла был организован пост вооруженной охраны.

«Бостон геральд» расценила вмешательство Солтонстолла как политический маневр, призванный представить губернатора в наиболее выигрышном свете — как отважного, безупречно честного и прямодушного консерватора, вполне способного заменить в 1944 году на посту вице-президента страны как бы консолидирующего нацию демократа Бартона К. Уилера, который уже сделал все, что от него требовалось, в 1940 году, но, будучи крайне несдержанным в речах оратором, мог бы (как полагали сейчас многие республиканцы) стать обузой Линдбергу на весь второй срок. На устроенной в больнице прессконференции Уинчелл, выйдя к репортерам в халате, с пластырем на пол-лица и забинтованной левой ногой, выразил губернатору признательность, однако от предложенной помощи отказался в официальном заявлении, выдержанном теперь, когда он превратился в жертву покушения, в куда более взвешенных тонах, нежели его всегдашняя истерика пополам с агрессией. Письменный текст заявления роздали двум с половиной десяткам радиожурналистов и газетчиков, столпившимся в больничной палате. Начиналось оно так: В день, когда кандидату в президенты США потребуется целая рота вооруженных полицейских и национальных гвардейцев, чтобы он смог реализовать свое право на свободу слова, наша страна окончательно скатится в фашистское варварство. Я не могу смириться с тем, что религиозная нетерпимость, насаждаемая непосредственно из Белого дома, уже настолько испортила рядового американца, что он утратил малейшее уважение к иным политическим убеждениям и к чужой вере. Я не могу смириться с тем, что ненависть к моей религии, в равной мере разделяемая Адольфом Гитлером и Чарлзом Э. Линдбергом, уже пустила корни столь глубоко…

Начиная с этого дня, антисемитские агитаторы преследовали Уинчелла буквально на каждом шагу, хотя в самом Бостоне — и без успеха, потому что губернатор Солтонстолл, великодушно проигнорировав великодушный отказ Уинчелла от полицейской охраны, распорядился утихомиривать и препровождать в участок зачинщиков и подстрекателей, без колебаний применяя силу, буде это потребуется, — и этот приказ, пусть и нехотя, выполняли. Меж тем Уинчелл, вооружась из-за перебинтованной ноги тростью и по- прежнему с нашлепками на скуле и на лбу, продолжал притягивать толпы, взбешенно скандирующие: Долой жидов, буквально в каждом городке, где он демонстрировал свои стигматы сочувствующим, — от Церкви Врат Небесных в Южном Бостоне до монастыря архангела Гавриила в Брайтоне. А уж выехав из Массачусетса в верховья штата Нью-Йорк, в Пенсильванию и на Средний Запад, — то есть в места и без того отличающиеся религиозным фанатизмом (выехав именно туда, потому что и взрывной характер, и заранее избранный курс на предельное обострение ситуации заставили его поступить именно так), — при том что тамошнее начальство, в отличие от губернатора Солтонстолла, не имело ничего против проявлений законного народного гнева, — кандидат в президенты Уинчелл (удвоивший меж тем число личных телохранителей в штатском) заканчивал потасовкой едва ли не каждую «встречу с избирателями», в ходе которой, взгромоздясь на дощатую трибуну, всякий раз называл Линдберга фашистом из Белого дома, после чего возлагал на него же как на расиста и клерикала ответственность за неслыханную вакханалию нацистского варварства на улицах Америки.

Самая жесткая (и ставшая самой известной) стычка произошла в Детройте, в сердце Среднего Запада и в штаб-квартире Радиопастыря отца Кофлина с его юдо-фобским Христианским фронтом, не говоря уж о потакающем низменным инстинктам толпы преподобном Джералде Л. К. Смите, по прозвищу Отец Жидомор, из проповедей которого вытекло, что христианский характер представляет собой подлинный базис истинного американизма. А кроме того, Детройт был, разумеется, родиной американского автомобилестроения, а значит, и пожилого министра внутренних дел в линдберговской администрации Генри Форда, еще в двадцатые годы издававшего, наряду с прочим, антисемитский листок «Дирборнская независимая», всецело посвященный, как значилось в выходных данных самой газеты, уголовному расследованию еврейского вопроса. Впоследствии Форд репринтно переиздал «Независимую» в четырех томах, насчитывающих в общей сложности тысячу страниц, — и в этом четырехтомнике под общим названием «Космополитическое еврейство» утверждалось, что Америке необходима чистка от космополитического еврейства и его прихвостней, представляющих собой в своем двуединстве заклятого врага англо-саксонской цивилизации и, следовательно, лишенных права надеяться на пощаду.

Следовало ожидать, что такие общественные организации, как Американский союз защиты гражданских свобод, и общепризнанных столпов либеральной журналистики, вроде Джона Гюнтера и Дороти Томпсон, непременно возмутят детройтские события и они не преминут публично выразить собственное негодование, — и точно так же поступят многие рядовые представители среднего класса, которые, даже находя Уолтера Уинчелла и его речи омерзительными и полагая, что он сам напрашивается на неприятности, будут возмущены свидетельствами очевидцев о начале волнений на первой же остановке кандидата в президенты в Хэмтрамке (жилом районе, заселенном в основном рабочими автозавода и их семьями и слывущем крупнейшей в мире польской коммуной, кроме Варшавы), с настораживающей стремительностью перекинувшихся на 12-ю улицу, на Линвуд и далее — на Декстер-авеню. А уже здесь, в месте массового проживания детройтских евреев, произошел самый настоящий погром: разбивали витрины, грабили магазины, валили наземь и избивали высунувшихся на улицу евреев, поджигали облитые керосином деревянные кресты и у оград шикарных особняков по Чикагскому бульвару, и перед фасадами скромных двухквартирных домиков на Уэббе и в Такседо, в которых обитали маляры, водопроводчики, мясники, булочники, бакалейщики и мусорщики, и даже возле убогих лачуг еврейской голытьбы на Пингри и в Юклиде. Посреди бела дня, всего за несколько минут до окончания уроков, в актовый зал начальной школы в Уинтерхалтере, где половина учеников была еврейского происхождения, бросили зажигательную бомбу; еще одна взорвалась в актовом зале средней школы, девяносто пять процентов учеников которой были евреями; а третью бросили в окно здания Института Шолома-Алейхема — культурной организации, которую преподобный Кофлин, без малейших на то оснований, считал коммунистической; тогда как четвертая вспыхнула у еще одной коммунистической мишени из черного списка Кофлина — у здания Еврейского рабочего профсоюза. Затем начались налеты на синагоги. Здесь не только били стекла и оскверняли непристойными надписями стены (что произошло примерно в половине из тридцати с лишним синагог города) — непосредственно перед началом вечернего богослужения взрыв прогремел на крыльце престижной синагоги «Шаарей Цедек». Взрыв нанес существенный ущерб выдержанному в мавританском стиле фронтону здания работы архитектора Альберта Кана — трем массивным аркам расположенных последовательно ворот, — что на подсознательном уровне воспринималось рабочим людом как нечто специфически восточное, а значит, не- и антиамериканское. Пятеро прохожих (ни один из которых не был евреем) оказались ранены разлетевшимися во все стороны обломками фасада, однако в остальном обошлось без жертв.

К ночи несколько сот человек из тридцатитысячного еврейского населения Детройта бежали через реку Детройт в Виндзор, штат Онтарио, а в исторические анналы Америки оказался внесен первый за время существования страны крупномасштабный еврейский погром, причем это спонтанное волеизъявление народных масс было скопировано под кальку с немецкой «Хрустальной ночи» — побоища, которое нацисты спланировали и провели четырьмя годами ранее, что преподобный Кофлин в своем еженедельнике «Социальная справедливость» назвал законной реакцией немецкого народа на «инспирируемый евреями коммунизм». Аналогичным образом пытались обелить детройтскую хрустальную ночь в редакционной колонке «Детройт таймс»: мы столкнулись в данном случае с огорчительной, но, увы, неизбежной и в целом понятной реакцией на злонамеренную деятельность смутьяна, которого газета назвала еврейским демагогом, с самого начала поставившим перед собой цель возбудить предательской мышиной возней законную ярость всей патриотически настроенной Америки.

В течение недели после сентябрьского покушения на детройтских евреев — на которое не отреагировали официальным образом ни губернатор штата Мичиган, ни мэр города, в котором прошел погром, — новая волна насилия обрушилась на еврейские дома, лавки и молельни в Кливленде, Цинциннати, Индианаполисе и Сент-Луисе, — и противники Уинчелла винили во всем его собственное бескомпромиссное