При появлении отца Чисхолма шум затих. Он бросил стыдливый мальчишеский взгляд на преподобную мать, прося снисхождения, и торжествующе поставил кувшин с медом на стол.

— Сегодня у нас свежий мед, дети! Только, — вот жалость какая! — я уверен, что никто не хочет его!

Сейчас же раздался пронзительный крик протеста, словно подняли болтовню маленькие обезьянки. Подавляя улыбку, Фрэнсис меланхолично кивнул головой самому младшему — торжественному мандарину трех лет, который сидел, заглатывая свою похлебку, мечтательно покачиваясь и ерзая маленьким мягким задочком по скамейке.

— Я просто не могу поверить, чтобы хорошему ребенку нравилась такая гадость! Скажи мне, Симфориен, — ужас какие звучные имена святых ухитрялись выискивать новообращенные для своих детей. — Скажи мне, Симфориен… неужели ты не предпочел бы поучить катехизис, вместо того чтобы поесть меду?

— Меду! — ответил Симфориен мечтательно.

Он уставился на морщинистое загорелое лицо, склонившееся над ним. Потом, удивленный собственной смелостью, разразился слезами и упал со скамейки. Смеясь, отец Чисхолм поднял ребенка.

— Ну, ну, полно! Ты хороший мальчик, Симфориен. Бог любит тебя. А за то, что ты сказал правду, ты получишь двойную порцию меду.

Он почувствовал укоризненный взгляд Марии-Вероники. Сейчас она пойдет за ним к двери и скажет шепотом: 'Отец… мы должны помнить о дисциплине!' Но сегодня каким далеким казалось ему то время, когда он стоял за дверьми гудевшего голосами класса, смущенный и несчастный, и боялся войти: такой недружелюбно-замораживающей становилась при его появлении атмосфера в классе, — сегодня ничто не могло помешать ему баловать детей. Его привязанность к ним всегда доходила до абсурда. Отец Чисхолм говорил, что это его привилегия патриарха. Как он и ожидал, Мария-Вероника вышла с ним из комнаты, но хотя лицо ее было необычайно хмуро, она не сделала ему даже мягкого упрека. Вместо этого она, немного поколебавшись, сказала:

— Сегодня утром Иосиф рассказал мне нечто странное.

— Да. Этот мошенник хочет жениться… вполне естественно. Но он прожжужал мне все уши разговором о красотах и удобствах сторожки, которую надо построить у ворот миссии… нет, конечно, не для Иосифа его и жены… исключительно для пользы миссии…

— Нет, тут дело не в сторожке, — она неулыбчиво закусила губу. — Строительство идет в другом месте, на Улице Фонарей, — вы знаете этот великолепный участок в центре — и в больших, несравненно больших масштабах, чем что-либо сделанное нами здесь. — она говорила с необыкновенной горечью. — Прибыло множество рабочих и целые баржи белого камня из Сэньсяна. Абсолютно все. Уверяю вас, что только американские миллионеры могут тратить такие средства. Скоро мы получим лучшее заведение в Байтане, со школами для мальчиков и девочек, площадкой для игр, общедоступной рисовой кухней, бесплатной амбулаторией и больницей с живущим при ней врачом. Она замолчала, глядя на него полными слез глазами.

— Какое заведение? — Фрэнсис говорил автоматически, ошеломленно предчувствуя ее ответ.

— Другая миссия. Протестантская. Американские методисты.

Они долго молчали. Будучи уверенным в отдаленности своей миссии, он никогда даже не думал о возможности такого вторжения. Клотильда позвала старшую сестру в столовую.

Отец Чисхолм остался один в тягостном раздумье, затем медленно направился к своему дому. Сияющее утро померкло. Что сталось с его средневековой крепостью? Мгновенно перенесясь в детство, он испытал то же чувство несправедливой обиды, как иногда, когда они собирали ягоды и какой-нибудь другой мальчишка обирал его секретный, лично им найденный куст. Отец Чисхолм знал, какую ненависть друг к другу проявляют соперничающие миссии. Знал безобразные зависть и подозрения и уж, конечно, пререкания по вопросам доктрины, обвинения и контробвинения, хриплые взаимные обличения, из-за которых христианская вера представлялась терпимым китайцам какой-то адской вавилонской башней, где все кричат во всю силу легких: 'Смотрите, вот оно! Вот!' Но где? Увы! там не было ничего, кроме ярости, шума и омерзения.

У себя дома он нашел Иосифа. С пыльной тряпкой в руке тот слонялся по передней, делая вид, что работает, — ему не терпелось сообщить плачевные новости.

— Отец уже слышал о прибытии этих отвратительных американцев, поклоняющихся фальшивому Богу?

— Замолчи, Иосиф! — резко ответил священник. — Они поклоняются не фальшивому Богу, а тому же истинному Богу, что и мы. Если ты еще когда-нибудь так скажешь, ты никогда не получишь своей сторожки.

Иосиф удалился бочком, ворча себе под нос. Днем отец Чисхолм спустился в Байтань на Улицу Фонарей и собственными глазами увидел подтверждение роковых новостей. Да, строительство новой миссии началось. Она быстро росла под руками многочисленных каменщиков, плотников и чернорабочих. Он наблюдал за цепочкой рабочих, которые, покачиваясь на узких длинных досках, таскали корзины лучшей сучинской глазури. Фрэнсис видел, что размах работ был поистине царским.

Он застыл на месте, погруженный в свои мысли, и вдруг заметил рядом с собой господина Чиа. Отец Чисхолм спокойно приветствовал старого друга. Они поговорили о хорошей погоде, о процветании торговли. Фрэнсис почувствовал в манере купца большую, чем обычно, сердечность.

Вдруг, соблюдая все необходимые приличия, господин Чиа невинно заметил:

— Приятно наблюдать, как добродетель все возрастает, хотя многие, пожалуй, сочтут это уже излишеством. Что касается меня, я получаю большое наслаждение, гуляя в садах другой миссии. Более того, когда отец прибыл сюда много лет тому назад, он был очень плохо принят, — господин Чиа деликатно и с намеком замолчал. — Однако даже такому маловлиятельному и занимающему низкое положение человеку, как я, кажется весьма вероятным, что новые миссионеры, приехав сюда, могут встретиться с таким отвратительным отношением к себе, что они, к великому сожалению, вынуждены будут уехать.

Отец Чисхолм вздрогнул — невероятное искушение завладело им. Двусмысленность слов купца, их скрытый подтекст были значительнее самых страшных угроз. Господин Чиа искусно и тайно осуществлял громадную власть в округе. Фрэнсис знал, что стоит ему ответить, рассеянно глядя в пространство: 'Конечно, было бы очень печально, если бы какое-нибудь несчастье случилось с миссионерами, которые приедут… но кто может воспрепятствовать воле небес!?' — и угрожающее его миссии нашествие было бы обречено. Но он отпрянул от этой мысли, ненавидя себя за нее. Чувствуя, что на лбу у него проступил холодный пот, Фрэнсис ответил, как можно спокойнее:

— Многие ворота ведут к небесам. Мы входим в одни, эти новые проповедники в другие. Как можем мы отрицать за ними право осуществлять добро по-своему? Если они хотят приехать, пусть приезжают.

Он не заметил, как необычно блеснули вдруг спокойные глаза господина Чиа. Все еще глубоко взволнованный, отец Чисхолм простился с другом и стал подниматься на гору к дому. Очень уставший, он вошел в церковь и сел перед распятием у бокового алтаря. Глядя в лицо, обрамленное терновым венцом, отец Чисхолм молился в душе о ниспослании ему стойкости, мудрости и терпения.

К концу июня методистская миссия была почти достроена. При всем мужестве отец Чисхолм не мог заставить себя наблюдать за последовательными стадиями строительства, — он угрюмо избегал проходить по Улице Фонарей. Но когда Иосиф, исправно приносивший злые вести, сообщил, что два иностранных дьявола прибыли, Фрэнсис вздохнул, надел свои единственный парадный костюм, взял клетчатый зонтик и принудил себя пойти с визитом.

Он позвонил у двери, и звук колокольчика гулко раздался в пустом новом доме, пахнущем краской и штукатуркой. Прождав в нерешительности с минуту в портике зеленого стекла, отец Чисхолм услышал внутри поспешные шаги, и дверь открыла маленькая увядшая женщина средних лет в серой шерстяной юбке и блузке с высоким воротом.

— Добрый день. Я отец Чисхолм. Я взял на себя смелость зайти, чтобы приветствовать вас в Байтане.

Она нервно вздрогнула, и выражение испуга мелькнуло в ее бледно-голубых глазах.

— О, да. Входите, пожалуйста, Я миссис Фиске. Уилбур… мой муж… доктор Фиске… он наверху. Мы, к сожалению, совсем одни и еще не совсем устроились! — она поспешно прервала его извинения. — Нет, нет,