– Извиняться должен я, мэм, – чопорно сказал мистер Грэнвилл. – Я больше не буду ни задавать вам вопросы, ни поверять свои секреты. Я человек не слишком строгих правил, более того, распутник, и в мои намерения не входило ничего, кроме как развлечь вас.
– Завтра пятница. Солнце выжжет всю эту фальшивую доверительность – и на следующий день вы уедете…
Олден повернулся.
– Но вы мне нравитесь, Джульетта. Очень-очень.
Она подавила рыдание.
– Вы же меня совсем не знаете! Может, я злобная землеройка!
Мистер Грэнвилл молча подошел к ней, взял ее пальцы и наклонился поцеловать их. Он сделал это с легкостью и галантным юмором, хотя под ними скрывалось что-то еще, чрезвычайно серьезное.
– Что плохого в землеройках? – сказал он подтрунивающим тоном. – Обыкновенные полезные существа, известные в разных местностях под такими названиями, как белозубки, многозубые и болотные белозубки, бурозубки, путораки и другие. Вы чересчур пристрастно читали свою «Историю четвероногих животных». Увы, там полно лжи, мэм.
Джульетта попыталась улыбнуться.
– О чем вы?
– О зоологии Топсела. – Олден вернул ей руку. – «История четвероногих животных» – любимая книга каждого школьника. Куда более забавная, чем вся та латынь и греческий. Позвольте мне процитировать. «Землеройка – кровожадная зверушка, притворяющаяся доброй и кроткой. Но если ее тронуть, она глубоко вонзает ядовитые зубы. Она отличается злым норовом и стремлением причинить вред любому. Нет ни одного существа, которое бы она любила или была бы любима им. Ее боятся все, потому что укус ее смертелен».
– Но все это неправда!
– Просто глупые деревенские сказки, – сказал Олден. – Мы все ими одурманены. Землеройка – и вы тоже – ядовита не более, чем яблоки любви.
Джульетта посмотрела вверх, вглядываясь в его загадочную, хитрую улыбку.
– Тогда кто я?
Он улыбнулся еще шире.
– Печальная леди, которая нуждается, чтобы ее развеселили. – Олден сел за стол. – Давайте играть в шахматы. Сегодня ваш черед побеждать.
Но Джульетта знала наперед, что она проиграет. Хотя ее партнер оставался таким же обаятельным, чувствовалось, что он сильно расстроен, и полностью это скрыть ему не удавалось. Она все испортила своими разговорами. Магическая атмосфера рассеялась подобно кольцам дыма. Было совершенно очевидно, что он хочет только одного – уехать, и как можно скорее.
Предположения Джульетты оправдались. Он безжалостно уничтожал ее фигуры, разрушал замыслы, расстраивал оборону, превращая игру в опустошительную войну, а шахматную доску в миниатюрное поле битвы. Как будто это имело какое-то значение! Оставался всего один день.
– Что вы потребуете в качестве штрафа на этот раз, сэр? – спросила наконец Джульетта.
Когда мистер Грэнвилл посмотрел на нее, в глазах у него было что-то близкое к отчаянию, но он засмеялся.
– Чтобы завтрашний матч мы провели где-нибудь еще. Один раз мы играли на кухне и трижды в виноградной беседке. Почему бы нам не сыграть на новом месте?
– Прекрасно, – сказала Джульетта.
– А мое хозяйственное поручение на завтра?
Она отодвинулась от стола и встала.
– Я полагаю, вы его уже выполнили, сэр. Вы принесли этот ужин.
С этими словами она быстро покинула беседку и поспешила прочь.
Олден смотрел, как она уходит. Итальянское платье, словно крылья, развевалось у нее за спиной.
Завтра. Завтра в Мэрион-Холле он должен заманить ее в постель. Вопрос о возможном провале даже не стоял. Разорение – слишком суровое наказание за одну ночь безумной игры. Были наказаны все – он сам, его слуги, его мать, но больше всех маленький Шерри, которому и невдомек, что его участь предрешена.
Но игра в том варианте, в каком она обычно велась, похоже, не получится. Потому что от ее исхода зависит слишком многое? Или потому, что переживания Джульетты намного глубже, чем у других? Она потеряла брата. Она выходила замуж по любви.
Первые три стадии обольщения были уже пройдены. Он имитировал свой неподдельный интерес к ней, пробудил в ней физическое влечение и начал развеивать ее подозрения, чтобы она чувствовала себя с ним в безопасности. Сейчас она, несомненно, была почти готова к четвертой стадии – к его искусным рукам и еще более искусному рту.
И что его дернуло рассказать о Марии? Конечно, в той истории была достаточная доля правды, но тогда он был почти мальчиком. Из-за той любви он и оставался так долго вдали от Англии. Его любовница вместе с мужем, который ей в отцы годился, способствовали формированию его взглядов на жизнь и духовных ценностей. Но воспоминания о Марии его уже не волновали. Когда между ними все кончилось, его сердце остаюсь нетронутым. Может, у него вообще отсутствовал этот жизненно важный орган?
Если что-то и было когда-либо по-настоящему значимо, то только смерть Грегори. Но вокруг не было ни
