сжигают, какие переживания сотрясают наши души!
Впрочем, человек — странное существо. Непоследовательное и непонятное. Иные остаются на прежней низкооплачиваемой работе, отвергая более высокую зарплату, предложенную на новом месте. Задерживаются возле прежних жен, хотя их манят юными прелестями гораздо более незрелые особы… Что заставляет чудаков делать выбор в пользу худшего, а не лучшего? Ответ ясен: глупость.
Но как порядочный человек, даже всерьез увлекшись дочерью дипломата, Лауру он не бросал. И более того, честно Лауре признался, что ту, первую свою жену из далекого городка, тоже оставить не может. Тем более, она ждет второго ребенка. Потому что он ту, первую свою семью продолжает навещать и будет о ней и впредь заботиться.
— Что я, подлец, бросать жен и детей? — говорил он мне.
ПРЕЖНЮЮ СЕМЬЮ НЕЛЬЗЯ БРОСАТЬ, ДАЖЕ ЕСЛИ ЗАВЕЛ СЛЕДУЮЩУЮ. Это вызовет только уважение. Все про вас будут говорить: благородный! Да, отдался большому чувству, но о долге не позабыл.
Лаура могла бы устроить ему скандал. Пойти на разрыв. И что бы получила? Потеряла бы, а не получила. Потеряла бы мужа. Атак, какой-никакой, а вернее, очень даже импозантный, видный, известный всему научному миру муж (многие о таком только мечтают и дорого бы заплатили, чтоб такого иметь) у нее был. Оставался при ней. И как бы далеко на своей привязи ни уходил, все равно кружил и щипал травку где-то поблизости.
И не надо драматизировать. ЛЮБАЯ СУПРУЖЕСКАЯ ИЗМЕНА, ЛЮБОЙ ОТРЫВ НА СТОРОНУ ЛИШЬ УКРЕПЛЯЕТ БРАЧНЫЙ СОЮЗ. Потому что потом, после того, как отдуплишься, отведешь душу — возникает желание обманутую свою половину пожалеть, приласкать, утешить, одарить любовью в награду за ее недоте-пистость и мнимую верность. Почему мнимую? Да потому что, если вы изменяете, то наивно полагать, будто вам не изменяют, разве не так? Хотя, впрочем, и не всегда.
Скажу больше: если бы все вокруг изменяли и отрывались на сторону, то все браки были бы на загляденье счастливыми. Все только бы и делали что друг друга ласкали, жалели и вознаграждали. Райская наступила бы жизнь!
Не надо бояться изменять.
Супружеская измена может быть поставлена вам в вину и использована против вас лишь в одном случае: если ваша законная половина уже все равно решилась на конфликт (или развод) и только ищет для этого повода. Во всех других случаях — застигнуты вы на месте прелюбодеяния или о нем только догадываются — вам ничего не грозит.
Сами подумайте: если вы не хотите с человеком расставаться, то и не расстанетесь, измени он вам хоть сто или тысячу раз. Менять того, кто близок и дорог на того, к кому и прикоснуться противно? Пусть изменяет, да, в этом мало приятного, но ведь вас всегда сумеют убедить (а вы поверите), что никаких измен не было.
С другой стороны: если человек ищет повод вас бросить, он вас и так бросит, не дожидаясь вашей интрижки на стороне.
Поэтому: смело гуляйте, изменяйте и ни о чем не заботьтесь. Чему быть — того не миновать. Измена — такая же составная часть жизни, как и все остальные ее компоненты. Ничем не хуже и не лучше остальных. Обычная деталь стереотипного конструктора, из которого складывается наше бытие, не более того…
И всех, всех своих отпрысков Маркофьев, как умел, привечал, пристраивал и одаривал, так что не найдется, пожалуй, ни одной сферы деятельности, ни одного учреждения, фирмы, завода и института, где бы ни трудились или, по примеру отца, ни бездельничали — продолжатели славного рода, носители замечательных мар-кофьевских генов. А если представить, что Маркофьев к тому же наградил их, а они унаследовали присущую ему плодовитость и тягу к размножению, то скоро, очень скоро всюду и везде будут встречаться, общаться, процветать и производить себе подобных — маркофьевы, маркофьевы, маркофьевы… Нет им числа и имя им — легион!
— Бутерброд падает маслом вниз не только по закону бутерброда, но и по закону подлости, — печально изрекал Маркофьев, когда ему приходилось столкнуться с несправедливостью. Но он не унывал. Не опускал рук. — Если бы я обращал внимание на все уколы, щелчки и удары судьбы, у меня бы не осталось времени жить… — говорил он.
А он именно жил. Широко, размашисто, по-марко-фьевски. Вдыхал воздух полной грудью. Был настолько опьянен любовью к дочери дипломата, что вообще перестал посещать занятия.
И плевать хотел на возню, которая возникла из-за мыла.
— Да, влюбился, — говорил Маркофьев. — И что из этого следует? Что я, как порядочный человек, должен на предмете моей страсти жениться? То есть — должен бросить Лауру? И прежнюю семью? Или я, как порядочный человек, должен дарить радость обеим? Или всем трем? Сохранять покой в доме? И не обижать влюбленную в меня женщину? Разве порядочный человек не должен влюбляться? Вот как непросто быть порядочным, — заключил он,
Химический институт — институт особый. Опыты, реактивы, растворы, порошки… Вот и приходилось постоянно мыть руки. И Маркофьев, золотая душа, то прекрасное, бархатистое мыло, которое институт в больших количествах закупал, так, прямо в ящиках, передал в дар футбольной команде. А еще, ссылаясь на разрешение ректора, одарил посольство, где работал отец его новой возлюбленной. По бордюрчикам же институтских умывальников стали раскладывать брикетики обычного, дешевенького, без запаха.
Именно любовь — к футболу, прежним и новым семьям, к дочери дипломата — толкала его на все новые безрассудные поступки.
Ночью он позвонил мне из милиции: — Слушай, меня тут замели… Понимаешь, чтобы ее папаша-дипломат нас не Застукал, пришлось вылезать из окна… А там же охрана. Ну, зацепился за древко… Знаешь, на каждом посольстве национальный флаг. Одним словом, падая, я его сорвал. Подвези пару бутылок коньяка. Нет, лучше шесть. Нет, лучше дюжину.
С коньяком я прибыл в милицию. И когда входил внутрь, услышал взрывы хохота. Громче всего звучал смех самого Маркофьева.
Я застал замечательную сцену. Посреди комнаты стоял ящик шампанского, вокруг сидели пьяненькие милиционеры. Маркофьев травил анекдоты. Стражи порядка забыли о протоколе, который намеревались составить. Такого количества хохм они, наверное, не слышали за всю свою жизнь. Под утро послали дежурного на мотоцикле за ящиком виски.
Уходя и прощаясь, Маркофьев лобызался с милиционерами, как с самыми близкими друзьями.
Он, конечно, был само обаяние, эта его симпатичная полнота, это неумение приспособиться к жизни, столь очевидное, что вызывало (особенно у женщин) немедленное желание ему помочь…
Да что говорить: он был несгибаем в своем простодушии.
Во время приемных экзаменов, мягко улыбаясь, сообщал абитуриентам:
— Я — председатель Студенческого Научного Общества. Хочу и могу вам
