авантюры…

Жестом он велел охранникам увести Елену в другую комнату.

Мы остались вдвоем.

Я уже знал, о чем он поведет речь. И он произнес в точности то, что я от него ожидал:

— У тебя чемоданчик с деньгами… Не упрямься. Отдай.

— Это мои деньги, — сказал я. — Мое вознаграждение. Я изобрел порошок. А не ты.

От меня не укрылось, он усмехнулся. Но я быстро согнал ухмылку с его лица.

— Чемоданчик я не отдам.

— Старик, ты сбрендил? — участливо спросил Маркофьев. Достал зубочистку и начал вычищать ею грязь из под ногтей.

Но я-то теперь знал, как с ним разговаривать.

— Последние станут первыми, — сказал я. Он не нашел, что возразить. И вздохнул:

— Если собака впадает в бешенство, ее надо пристрелить…

— Если тебя укусит собака — не отвечай ей тем же, — парировал я. — Будь спок. Деньги в надежном месте.

— Может, объяснишь, что происходит? — попросил он.

— Будь проклят тот, кто предаст мужское братство, — сказал я и кинул в него виноградиной, отщипнув ее от лежавшей в вазе грозди. Угодив прямо в лоб. — После меня повсюду зашумят виноградники.

Нервным движением он стряхнул прилипшую кожуру.

— Ты думаешь, это шутки? — сказал он. — Нет, это уже не шутки. Не будь идиотом. Должок надо вернуть.

— Брось, наплюнь, — посоветовал я. — Тебе-то что за дело?

Он скрипнул зубами.

— Мою работу оценили, — не без садистского удовольствия произнес я. — Как бы некоторые ни пытались принизить ее значение, она нужна…

Он захохотал. И смеялся так, как никогда раньше не смеялся. А потом, утирая выступившие от смеха слезы, произнес:

— Ты думаешь, им нужен твой порошок? Болван, ты, болван… Ты хоть понял, какой порошок они имели в виду?

— ЕСТЬ ВРЕМЯ ВРАТЬ, И ВРЕМЯ ГОВОРИТЬ ПРАВДУ, — сказал мне Маркофьев. И предложил: — Давай посмотрим правде в глаза.

Теперь он говорил серьезно:

— Неужели ты и в самом деле мог предположить, что сможешь вернуть хоть что-то из упущенного? Разве это возможно — возвратиться в прошлое? Да и какое может быть удовольствие от подобных сальто в нашем возрасте? Солнце, жара… Ведь это вредно. Ну, признайся, небось сердце болит?

Я и точно последнее время испытывал желание подержаться за левую сторону груди, но после его слов мысленно запретил себе это делать.

— Болит, болит, — констатировал он. — И правильно. Оно тебя предостерегает. Всему свое время. Было время — гулять и разбрасываться, а сейчас нужно снова собирать себя по частям и беречь, беречь, готовиться к старости…

Он подмигнул мне, глаза его засверкали. На мгновение он стал собой прежним:

— Я знаю… Такое случается… Вдруг охватывает порыв… Желание сделаться юным и дерзким… Но на что тебе тогда голова? Голова должна подсказать: не следует вести себя так, как раньше. Ты уже не тот. Силы не те. Раньше ты сидел над диссером и думал: как бы оторваться к друзьям и подругам. А сейчас сидишь в веселой компании, а тебе хочется в тишь кабинета.

И еще он сказал:

— У тебя все оказалось перевернутым с ног на голову. Когда надо было гулять, ты корпел над никчемной, никому не нужной работой. Когда пришла пора приниматься за дело, ты вдруг надумал пуститься в приключения. Ты опять совершил ошибку!

Я молчал, а он подытожил:

— Первая половина жизни дана нам затем, чтобы мы неосознанно грешили. А вторая — чтобы осознанно каялись. Чтобы успеть замолить совершенные в молодости грехи.

Повременив, он предпринял новый заход:

— Ты бы лучше вернулся в больницу… — Голос его звучал заботливо. — Ну, в ту, из которой удрал. Они тебя ищут. Они думают, ты сбрендил. После сотрясения. И они недалеки от истины.

— Не дождутся, — ответил я.

— Дождутся, — заверил меня он. — Я сам тебя туда препровожу.

На эту угрозу я никак не отреагировал.

— Пойми, — продолжал он. — Тебе и впрямь нужно подлечиться. То, что ты вытворял в эти последние дни, нормальному человеку прийти в голову не может.

— Я просто копировал тебя, — буркнул я.

— А вот и нет! — он смотрел на меня своим обычным, любящим, ласкающим взглядом. — Ты копировал себя. Такого, каким мечтал стать. Но не позволял себе. И вот вырвался на свободу. Но ты и я — разные люди. И если бы я вел себя так, как ты сейчас, это было бы логично, вытекало из предыдущего моего поведения. А то, что вытворяешь ты, — ужасающе. Потому что никак не вяжется ни с твоим обликом, ни с тем, что ты собой на самом деле представляешь.

— Одним можно, другим нельзя, — сказал я. И сам почувствовал, как по- детски это прозвучало.

— Дурак ты был, — сказал Маркофьев. — Дурак ты и остался. Ты ничего не понял из того урока, который я тебе преподавал в течение всей жизни. Что ж, очень жаль…

Закончив философскую часть беседы, он снова повторил:

— Отдай деньги.

— Нет, — мотнул головой я. Теперь он смотрел на меня сердито.

— Что ж, предоставлю тебе время подумать.

Заглянув к Елене Прекрасной, он велел ей переодеться, и вместе они ушли, наверное, ужинать. Охранники последовали за ними. Все двери номера (в том числе и балконную) Маркофьев запер.

Я сидел в кресле и ждал, пока жизнь подыщет подходящий вариант моего спасения.

Я был абсолютно безмятежен, ибо знал: хлопотать и суетиться — хуже. Любыми попытками что-то исправить можно лишь все ухудшить.

Зачем было задумываться о будущем? Мы же условились — не задумываться ни о чем. Я задавал жизни непростые задачки и с интересом наблюдал: как она вывернется из ситуации?

— Не взваливай не свои плечи слишком многое, — советовал мне Маркофьев. — Оставь кое-какой груз судьбе. Дай ей поработать. Не все же тебе самому трудиться и