Неккер приложил немало усилий, чтобы король согласился наконец созвать Генеральные штаты.

Отставка Неккера вносит смятение во все круги парижского общества: финансисты и дельцы решают закрыть биржу, и это вызывает ещё бо?льшую панику. Патриоты понимают, что король ищет предлога распустить Национальное собрание.

Весть об отставке Неккера быстро распространяется по Парижу. А между тем Неккер по приказу короля уже покинул Париж и катит по дороге в Бельгию. Вместо него назначен де Брейтель. Тот самый барон де Брейтель, который ещё недавно похвалялся перед Марией-Антуанеттой, что сожжёт Париж, если это понадобится.

Все эти новости ещё больше разжигают справедливый народный гнев. Он обрушивается на ненавистные таможенные заставы. Уничтожить их! Поджечь! Стереть с лица земли!

И две или три заставы тут же сожжены дотла.

Если сегодня на площадях и улицах Парижа многолюдно как никогда, то в Пале-Рояле и вовсе невозможно протиснуться.

Здесь раздаются тревожные голоса:

— Король хочет сорвать гнев на Неккере… Но скоро не от желания короля, не от произвола придворных будут зависеть судьбы французского народа…

— А кто, как не Неккер может сейчас спасти Францию, когда она увязла в долгах? Ни для кого не секрет, куда уходят народные денежки. Стоит только подсчитать, во что обходится содержание любимиц и любимчиков королевы, её горничных, парикмахеров, поваров… Недаром её прозвали «госпожа Дефицит»! Дорого стоят народу её прихоти!

— Куда уходят народные деньги, говорите вы? А знаете ли, что на одни свечи Мария-Антуанетта тратит сто пятьдесят семь тысяч франков в год. И огарки тоже не пропадают! Они идут в пользу её любимой камеристки, и той это приносит чистого дохода пятьдесят тысяч франков в год!

— А вы слышали, «она» распорядилась укрепить гарнизон Бастилии. В погреба подвезены запасы пороха и оружия.

— Говорят, что из бойниц Бастилии торчат дула пушек. И направлены они на Сент-Антуанское предместье.

— А куда же им ещё их направлять? Ведь стрелять будут туда, где больше всего рабочего люда!..

Торопясь высказаться, перебивая друг друга, изливают парижане своё негодование. И вдруг тишина.

— Говорит Камилл Демулен!

Демулен вскочил на скамейку, кругом него уже столпились люди: лавочники и стряпчие, купцы, ремесленники и рабочие — кого здесь только нет!

Длинные волосы оратора чуть колеблет лёгкий ветерок, и они развеваются вокруг худощавого лица с резко очерченным профилем и выдающимися скулами. На нём длиннополый коричневый сюртук; на голове треугольная шляпа.

Демулен говорит взволнованно, горячо, увлекательно, хотя слегка заикается. И его слова падают на благоприятную почву — ему внимают парижане, терпение которых иссякло, которые больше не хотят ждать.

— Граждане, нельзя терять ни минуты! — говорит Демулен. — Увольнение Неккера — это набат, который предупреждает патриотов о готовящейся против них Варфоломеевской ночи. Знайте, сегодня вечером швейцарские и немецкие батальоны выйдут с Марсова поля, чтобы покончить с народом, который уже не хочет скрывать своего недовольства!

Для большего эффекта Демулен с минуту помолчал, затем продолжал с новой силой:

— Нам остаётся только одно — взяться за оружие, чтобы защитить свои права. Но прежде для опознавания друг друга мы должны установить какой-нибудь отличительный знак, ну хотя бы кокарду. Выбирайте, какой цвет вам по душе?

— Выберите вы сами! — послышались голоса со всех сторон.

— Какой вы предпочитаете: голубой или зелёный, цвет надежды?

— Зелёный! Зелёный! Цвет надежды! — грянул хор голосов.

— Друзья, сигнал подан! — продолжал Демулен. — Я вижу устремлённые на меня глаза полицейских и их соглядатаев. Но живым в их руки я не дамся. Вот, смотрите! — Демулен вытащил из карманов два пистолета. — Берите пример с меня! К оружию!

Толпа зашумела. Как бы в ответ ей, зашелестели, зашуршали деревья, с которых сотни вытянутых рук срывали зелёные листья, превращая их в кокарды. На сюртук Демулена какая-то женщина прикрепила розетку из зелёной атласной ленты. Ещё немного, и не осталось в Пале-Рояле человека, не украшенного либо зелёной розеткой, либо ветвью, приколотой к шляпе или поясу.

— Вооружайтесь!

— Вооружайтесь!

И вот уже слышно:

— На Бастилию!

— Разрушить Бастилию!

Призыв уничтожить ненавистную крепость — этот символ королевского произвола и беззакония — уже не впервые раздавался в эти дни. Но ещё немногие из тех, кто готов был взять Бастилию хотя бы голыми руками, ясно представляли себе, что её уничтожение положит начало Великой французской революции.

Здесь встретились сейчас адвокаты и пекари, торговцы Центрального рынка и водоносы, уличные разносчики и портные, ремесленники и студенты, доктора и философы. Все они знали одно: дольше терпеть невозможно, надеяться на милости короля поздно!

Пока наэлектризованная толпа внимала Демулену, в Ратуше уже заседала новая городская власть — только что организовавшийся Постоянный комитет. Его образовали парижские выборщики — представители третьего сословия всех шестидесяти округов Парижа, на которые не так давно разделили столицу для удобства выборов в Генеральные штаты. Тут же было решено создать народную милицию для поддержания порядка в городе. Каждый округ должен был избрать по двести граждан, пользующихся известностью в своём округе и способных носить оружие. Так из двенадцати тысяч парижских граждан составится милиция. Общественное спокойствие не должно ничем нарушаться. Пусть каждый, у кого есть сабля, ружьё, пистолет, отнесёт его в своё районное подразделение комитета.

Новая власть распорядилась:

«Пусть никто не ложится спать в эту ночь! Пусть в домах и на улицах до самого утра горит огонь! Измена пуще всего боится света! Да сгинет мрак!»

И город, как в дни большого торжества, заблистал тысячами огней. Но не было слышно радостных возгласов, как в праздничные дни. В ночи раздавались только мерные шаги патрулей да свист молотов. Это ковали оружие.

А к утру, словно по мановению волшебного жезла, в городе выросли баррикады; улицы разъединили прорытые за ночь рвы; на верхние этажи домов руки добровольцев втащили булыжники, чтобы можно было их метать с крыш.

Лавки тотчас закрылись; только не закрыли своих дверей городские кузницы. В них ночью и днём неумолчно стучали молоты, выбивавшие огонь на наковальнях и ковавшие пики. Прошло едва полтора суток, а народ получил уже пятьдесят тысяч пик. Женщинам тоже нашлась работа; в Ратуше отвергли зелёный цвет для кокард, так как это был цвет герба одного-из аристократов — графа д’Артуа. И вместо зелёных надо было спешно заготовить кокарды цветов города Парижа — синего и красного. Вот женщины и принялись без промедления их шить.

Но огнестрельного оружия у восставших всё-таки не было. Толпа бросилась к королевским складам, но того, что было ей нужно, там не нашли. Вытащили на улицу две оправленные в серебро пушки, которые сиамский король когда-то прислал в подарок Людовику XIV, позолоченную шпагу Генриха IV, старинные копья, шпаги, арбалеты. Все эти музейные доспехи были непригодны для того, чтобы вооружить людей, собирающихся не на шутку сразиться с королевскими солдатами.

Толпа восставших — ремесленники, торговцы, служащие — двигается в Ратушу, требуя вооружения. Сначала к ним выходят представители городских властей и пытаются их успокоить. К чему вооружаться?