выбирать своих депутатов прямым голосованием. Что же касается третьего сословия, то здесь выборы трехстепенные. Это значит, что те, кто получил право голоса, наметят выборщиков, а выборщики, в свою очередь, изберут депутатов. Аббат Сийе?с, а он великий умница, в своей брошюре, которая недавно вышла в свет, спрашивает: «Что такое третье сословие?» — и сам отвечает: «Всё! Чем оно было до сих пор? Ничем! Чего же оно требует? Стать чем-нибудь!» Но скажу тебе прямо, Жак, в своих выводах я иду дальше Сийеса. Я хочу, чтобы третье сословие было не чем-нибудь, а настоящей силой. Однако для того, чтобы защищать его интересы, нужно, чтобы в Генеральных штатах было достаточно представителей третьего сословия. А кто они будут, на страже чьих интересов будут стоять? Возьмём хотя бы того же Ревельона. Он дальше собственного носа не видит и, конечно, будет печься только о таких же фабрикантах, как он сам…

Разговаривать об этом можно было без конца. Уж слишком животрепещущей была тема предстоящего созыва Генеральных штатов.

Горана же Огюст спрашивал с чуть уловимой насмешкой в голосе:

— Не слыхали ли вы, господин Горан, о листке, право, не могу вам сказать, в какой типографии он напечатан, — знаю только, что называется он «Размышления суконщика, адресованные третьему сословию города Парижа». В нём высказывается неудовольствие, что выбирать депутатов третьего сословия предписано всем шестидесяти парижским округам вместе. Это неудовольствие справедливо. Правильнее было бы выбирать депутатов в каждом округе отдельно. Там все люди знают друг друга. А собрание людей из шестидесяти округов будет похоже на овечье стадо. Каких депутатов смогут они выбрать, коли для них что один, что другой — всё равно! Зато каждое сословие голосует отдельно. Дворяне отдельно от духовенства, и оба они без нас. Это тоже несправедливо. Разве герцог и колбасник, хотя они и голосуют врозь, не являются гражданами одного и того же города Парижа? Впрочем, господин Горан, это ведь думаю не я, так говорится в листке. А мне просто хотелось знать, читали ли вы его. Вот я и спрашиваю…

Горан пытался что-то ответить, объяснить, но только путался и зря горячился. Где ему было состязаться в красноречии с адвокатом Адора?

Горан надеялся попасть в депутаты Генеральных штатов, и это его сейчас волновало больше всего.

Тётушка Франсуаза неохотно отпускала Жака из лавки и дома. Она предпочитала, чтобы он был у неё на глазах. Но с тех пор, как племянник показал себя не только старательным и усердным продавцом, но ещё и дельным, толковым советчиком, она предоставила ему бо?льшую свободу.

Как только Жак немного привык к Парижу, он решил прежде всего заняться поручением бабушки. Он представлял себе его гораздо сложнее, чем это оказалось на самом деле.

Он-то думал, что ему надо будет отправиться в Версаль, где находилась канцелярия Генеральных штатов. А оказалось, что на площади Шатлэ? и в мэрии установлены ящики, куда надо опускать наказы. Жак поспешил на площадь Шатлэ.

Закрытый на ключ массивный ящик показался Жаку очень внушительным. Но его благоговейное отношение к этому хранилищу народных чаяний и надежд тотчас улетучилось, оттого что какой-то шутник, стоявший позади него, ехидно сказал: «Опускай свой наказ, да осторожно, а то гляди, как бы ящик не лопнул… от смеха. Ведь чего только не просят люди, которые поверили, что могут свободно выражать свои пожелания!»

Жак не нашёлся что сказать, но шутник и не ждал ответа, только раскатисто засмеялся и исчез.

О том, чтобы вручить наказ королю в собственные руки, как хотела Маргарита Пежо, и думать было нечего. Но Жаку помог Сильвен Горан. Он был знаком с золотошвейкой, которая расшивала золотом парадные мундиры для придворных. Сама-то она, конечно, не была вхожа во дворец. Но она дружила с дворцовой гладильщицей. Та, в свою очередь, согласилась попросить камеристку королевы передать наказ одному из вельмож, лично известных королю.

Правда, Адора посмеялся над наивностью Жака. Неужели он думает, что король будет заниматься бабушкиным наказом?

Но Жак не захотел разочаровывать бабушку и тотчас написал ей. Он старался возможно подробнее рассказать о своей новой жизни и сообщал, что наказ передан во дворец.

О двоюродных сёстрах Жак ничего не писал. Зато дружбе с Шарлем он отвёл в письме целых полстраницы.

Отцу Полю Жак тоже описывал парижскую жизнь, не скупясь на восторженные похвалы книгам, которые теперь проходят через его руки. Как он ни занят, он понемногу читает не только «Энциклопедию», но и сочинения господ Вольтера[14] и Дидро и многие книги, переведённые с английского языка. В них говорится о том, что все люди рождаются равными и как попирают права человека те, кто несправедливо присвоили себе львиную долю земных богатств. Особенно интересуют Жака страницы, в которых авторы рисуют картины разумно устроенного общества. Как дорого Жаку то, что в каждой из прочитанных книг он находит подтверждение тому, чему учил его добрый отец Поль. «К сожалению, — писал Жак, — дело с Фирменом не продвинулось ни на шаг, и я всё ещё не знаю, как к нему приступить».

Тётя Франсуаза, желая поощрить Жака, для того чтобы он и впредь относился с тем же рвением к делу, разрешила ему отправиться на прогулку с Шарлем в воскресный день.

Шарль зашёл за Жаком, как было условленно заранее, в двенадцать часов. Он хотел не ударить лицом в грязь и нарядился в праздничный костюм. По мнению Жака, Шарль выглядел настоящим парижанином. Как-то его встретят кузины?

Первой вышла в лавку Виолетта. Шарль засмотрелся на красавицу и потерял всю свою уверенность. Появление Жанетты и Бабетты только ещё усилило его смущение.

— Чёрт побери! До чего же они хороши, все три!.. — пробормотал он, когда друзья вышли на улицу.

Жак этой темы не поддержал, хотя Шарль всё время к ней возвращался…

Жак был в каком-то лихорадочном нетерпении: поскорее увидеть Пале-Рояль, о котором он столько слышал с тех пор, как попал в Париж. Поэтому он не обращал внимания на улицы, какими они шли.

А Шарль, словно выхваляя свой товар, на каждом шагу пояснял:

— Посмотри направо, это особняк принцессы де Ламбалль. Налево — особняк Ревельона. Хоть господин Ревельон и не аристократ, но денег у него куры не клюют. Любой аристократ ему дорогу уступит… Стой! Да ты же сейчас попадёшь под колёса!.. — Шарль схватил друга за руку.

Жак послушно отпрянул в сторону и через стекло успел только заметить огромный веер, перья на голове дамы, плюмаж на бархатной шляпе её кавалера.

— Если экипаж тебя опрокинет, удовольствия от этого ты не получишь… Хотя мадам де Грасси одна из приближённых дам королевы, — продолжал свои пояснения Шарль. — Она…

Но Жак не слушал, забыв обо всём на свете, отдаваясь радости быть свободным, разгуливать по парижским улицам рядом с другом. Какое чудесное слово «друг»! Наконец друг существует не только в его мечтах, не только в книгах — вот он здесь, шагает с ним нога в ногу.

А Шарль не уставал объяснять и показывать новому парижанину все достопримечательности.

На Елисейских полях, куда они забрели, им встретился странный человек: на его голове высился колпак, украшенный перьями цапли, а за спиной был привязан жестяной сосуд. На животе, позвякивая, болтались два серебряных стаканчика. Он шёл, покрикивая: «Кому свеженькой?..» Это был известный в своём квартале продавец напитка собственного производства — лакричной воды. Ребятишки, няньки, подмастерья, школьники тотчас облепили его, благо цена была невелика: всего три денье? за стаканчик сладкой водички.

Многое из того, что Шарль, ставший истым парижанином, просто не замечал, привлекало внимание Жака, возбуждало его интерес.

Накануне шёл дождь, и, хотя сегодня солнце светило вовсю, на мостовой блестели серебряные лужи.