Они же свидетельствуют: «Американские историки пишут о волнениях и даже бунтах в некоторых ротах 339-го полка. Бунты происходили также в белогвардейских и французских частях. Волнения назревали и в среде британцев».

Эти историки обошли молчанием тот факт, что толчок к неповиновению давали успехи Красной армии на Северном фронте.

В середине апреля 1919 года в верховьях Северной Двины начался невиданный по силе ледоход.

Подобно мощной подвижке льда, произошли изменения и в солдатской массе Белой гвардии. Демобилизационные настроения проникли в казарму. Стоило где-то недалеко появиться красноармейской разведке, как уже среди солдат разговоры: а не убежать ли в тайгу?

Пока трещали морозы и бушевали вьюги, солдаты рассуждали просто: лучше отсидеться в казарме, чем замерзать в лесу под высокими, продутыми ветрами соснами.

Все ждали весну: и белые, и красные, и особенно интервенты. Только и разговоров: «А у нас…»

– А у нас в Мичигане уже заканчивают пахоту…

– В Детройте уже одеты по-летнему…

– А у нас во Флориде в эти дни по традиции парусная регата. Придется пропустить регату. Но следующую…

Язвили:

– И следующую, если войну не закончим.

– А если будешь лежать в гробу?

– Ты прав, дружище.

– Обещали к осени смести большевиков…

– Кто обещал?

– Обещали к весне управиться.

– Надейся… Нам преданные русские воюют без усердия.

– Генерал Миллер, что он до конца выполнит свой союзнический долг.

– Сами русские говорят: обещанного три года ждут…

В дневнике капрала Клемента Гроббела есть такая запись:

«И в России мы наконец-то дождались весны. Дождемся ли команды: “На корабль! Домой!”?»

– Русские, они что – разве не соскучились по дому?

Русские, оказывается, разные. И по-разному воюют…

В середине апреля, в паузах между боями, Северный фронт подвергся всеобщей санитарной обработке. Санитарная инспекции, прибывшая из Москвы, принялась инспектировать Шестую Красную армию, которая с самой осени не выходила из боев.

Армия зиму выдержала – ни одного тифозного!

– Какой может быть тиф, если мы воюем в тайге, на морозе, в здоровом климате? – так из штаба фронта отвечали в Москву.

Здесь не столько было уверенности, столько бахвальства. Это понимали и в Москве. Особенно бедствовал юг России. Тиф косил людей, невзирая на то, кто они – военные или цивильные. Больше доставалось военным – их донимали холода, заедала вошь, далеко не всегда в желудок попадала горячая пища.

Москва требовала ежедневно сообщать о санитарной обстановке в районе боевых действий.

Докладывали:

– Санитарная обстановка под контролем.

С тех пор, что в России не творится, все «под контролем».

Москва спрашивала:

– Есть ли контакты с местным населением?

Докладывали:

– Контакты есть, но не тесные, по причине редких и малолюдных населенных пунктов.

Но тиф наступал на север быстрее красноармейских частей.

Кавалеристы Пермиловского партизанского отряда подобрали на дороге мужчину и женщину. Женщина тащила тележку. За тележку держался мужчина в шерстяном платке. Он с трудом передвигал ноги. Партизаны спросили: что за нужда заставила уйти из дому?

– Тиф. У нас нет больницы. Мы из Клещево.

А село Клещево на реке Онега. И это не первая семья, которая стремилась выйти на железную дорогу, наивно полагая, что по железной дороге попадут в Архангельск, а в Архангельске большая губернская больница, где всегда принимали больных из таежной глубинки.

Партизаны были предупреждены: при обнаружении тифозных, немедленно сообщать в штаб фронта.

Мужчина по дороге в Обозерскую скончался. Местный врач подтвердил: да, это тиф.

Тревожную весть партизаны передали через линию фронта. Командарм приказал срочно доложить в Москву.

Москва отреагировала своеобразно – прислала на Северный фронт санитарную инспекцию.

И в Белой армии только и разговоров о тифозных. Таежные деревеньки, где тиф косил и старых и малых, предавали огню. Были созданы санитарные команды. Они обнаруживали лежачих больных с подозрением на тиф, бревенчатые стены обливали керосином, бросали факел. Горело все, что могло гореть.

По календарю давно уже весна, давно заявляла о себе ранними рассветами и поздними закатами. Померкли звезды, и луна смотрела с неба серым невзрачным диском, не давала света. Вечерние сумерки незаметно сменялись утренними.

На северо-востоке уже в третьем часу всходило солнце, но тепла от него было так мало, что солдаты предпочитали постоянно греться у костра. А уж по ночам – сам Бог велел. Кто стоял на посту, знает, что такое провести ночь без костра.

Под открытым небом Белая армия испытывала те же трудности, что и Красная. Костерки разводили, несмотря на запреты офицеров. Солдат наказывали, предупреждали, что неприятель может появиться внезапно, и глаза, привыкшие к свету костра, ничего не увидят. Солдаты заверяли, что ничего подобного не случится. В тайге на десятки верст тишина, безлюдье.

Тихо было и в Тулгасе, в таежном поселке барачного типа. Здесь дислоцировался 3-й Северорусский полк. До войны в поселке проживали сезонные рабочие, из березы гнали деготь, зимой охотились на белку. В войну бараки опустели, рабочие разбрелись по прибрежным селам.

25 апреля конная разведка Шестой Красной армии вышла на окраину Тулгаса и неожиданно наскочила на полевой пост. Был второй час ночи. Густые сумерки дышали знобящим холодом.

Солдаты на костре варили похлебку. Винтовки валялись рядом. Солдаты увлеченно о чем-то беседовали. Увидев подъехавших кавалеристов, не схватились за оружие. Несколько секунд молча рассматривали друг друга. Сидевшие у костерка – солдаты с погонами, у конников погоны отсутствовали, на фуражках алели красные звездочки.

– Сидеть. К оружию не прикасаться, – подал команду первый подъехавший. – Какой части?

Ответили дружно:

– Второго батальона 3-го Северорусского полка.

– Почему не сопротивляетесь?

– Нет смысла. А вот офицеры будут сопротивляться. У них на руках много крови.

– А на ваших?

– Мы еще не присягали. Дождемся красных – разойдемся по домам.

– Где офицеры?

– В штабе и в казарме. Отдыхают.

Вскоре пешим порядком подошла пятая рота второго батальона 156-го стрелкового полка. Красноармейцы окружили казарму, но бесшумно близко подойти не сумели. Из казармы их заметили. Кто-то скомандовал: «Батальон, подъем! В ружье». Завязалась перестрелка.

Офицеры оказали сопротивление. Прикладом выбили окно. Но первый же выбросившийся из окна офицер был убит, остальные не рискнули прыгать, чтоб скрыться в лесу, стреляли из окон.