ней такого не делал, я никогда не входил в нее по-мужски. Я доставлял ей удовольствие в удобной для нас обоих манере. Я уже говорил вам об этом, у меня нет причин вам лгать. А если сомнения продолжают вас все-таки мучить, то обратитесь к Эстасии, я думаю, что она…

Сильные руки, сжимавшие Ракоци, обмякли и опустились. Взгляд Сандро потух.

— Эстасия исповедалась.

— Вот как? Когда?

— Сегодня. Савонароле. Тот настоял, чтобы покаяние свершалось открыто. Я был там и слышал все. Она вас оболгала, она просто чудовище, Сан-Джермано, она, как я понимаю, задумала вам отомстить. Выходит, все ее благочестие показное, но… так ли уж в таком случае проницателен наш хваленый Савонарола? Он ведь поверил всему, что извергли ее святотатственные уста! Нет-нет, он знал, что она лжет, он просто сделал вид, что поверил. Он сам хотел, чтобы она ему солгала! — Сандро взглянул на Ракоци с отчаянием и болью. — Он решил с ее помощью вас погубить.

Ну вот все и случилось, подумал Ракоци. Это должно было случиться, этого следовало ожидать. Он почувствовал, что пальцы рук его сводит судорогой, ему стоило огромных усилий вновь их расслабить.

— Что же она все-таки говорила? — мягко спросил он.

В глазах Боттичелли вспыхнуло отвращение.

— Это гнусно. Незачем повторять.

— И все же? — Тон Ракоци был ровен.

Сандро вздохнул.

— Она говорила, что вы возлагали ее на церковный алтарь, и там…

Лицо Ракоци дернулось, как от удара.

— Что еще?

— Вам этого недостаточно? — спросил Сандро с неожиданным вызовом.

— Нет. — Этот шепот, казалось, сотряс стены палаццо — Нет, ведь мне следует быть готовым к защите. Обвинения вздорны, я с легкостью смогу их отмести.

— К защите? — ошеломленно переспросил Сандро, запуская пальцы в свои золотистые волосы. — Христос и все святые! — воскликнул он через мгновение. — О какой защите вы говорите, когда вам надо бежать? Она вас заклеймила, Франческо. Вы теперь — сам сатана. Вам нужно немедленно покинуть Флоренцию, иначе вас ждут арест и расправа. Защита? Да кто послушает вас?

— Сатана? — нахмурился Ракоци. — Что же она такое наговорила? Значит, вы полагаете, дела мои плохи?

— Да.

— А эта исповедь? Ее хотят обнародовать?

Сандро удрученно кивнул.

— Через день — в святой праздник всех ангелов. — Художник глянул на потолок, словно привлеченный искусной резьбой, покрывавшей потолочные балки, потом опустил глаза. — Нужна ли вам моя помощь? — спросил он, отводя в сторону взгляд.

Лицо Ракоци дрогнуло. Он понял, что творится в душе живописца.

— Нет. Благодарю вас, мой друг. Я справлюсь сам. Более того, во избежание неприятностей о нашей сегодняшней встрече не следует говорить никому.

Боттичелли побагровел.

— Мне стыдно, Франческо. Я трушу и ничего не могу с этим поделать — Он ударил себя кулаком по бедру. — Позвольте мне хоть чем-нибудь облегчить вашу участь.

— Чем же? — В голосе Ракоци не слышалось ни малейшего осуждения. — Поверьте, я справлюсь, Сандро. У меня есть для того и возможности, и друзья.

— Тогда внесите меня в их число, — быстро сказал Сандро. — Знайте, что бы с вами ни случилось, я целиком и полностью стою лишь за вас.

— Но люди об этом знать не должны, — предупредил его Ракоци. — Когда исповедь обнародуют, вам лучше оставаться в тени.

Его взгляд скользнул по плохо освещенному коридору и остановился на бронзовом изваянии, выступавшем из ниши. Аполлон настиг прекрасную нимфу, но — поздно, ноги Дафны[51] давали побеги, она превращалась в лавровый куст. Лоренцо любил эту статую, но Пьеро собирался ее продать. Ракоци уже вел с ним об этом переговоры.

— Ваша правда, — мрачно кивнул Боттичелли и вдруг встревожился. — Но шила в мешке не утаишь. Серджио знает, что я вас искал. Я справился у него, куда вы девались — Он погрузился в раздумье, затем усмехнулся: — Вам придется ударить меня. По лицу. Так, чтобы осталась отметина. Тогда я смогу сказать, что пытался вас задержать, но вы оказали сопротивление и сбежали. Они поверят, а я их направлю на ложный след. — Глаза художника загорелись. — Пожалуйста, Сан-Джермано! Должен же я вам хоть чем-то помочь!

— Что ж, если хотите…

Ракоци в последний раз взглянул на дверь библиотеки Медичи. Он вспомнил, как Лоренцо, впервые пригласивший его туда, благоговейно взял в руки том Данте и, мечтательно улыбаясь, сказал: «У меня семеро детей от жены и где-то, наверное, есть еще и другие. Но тут — мои самые любимые дети, это дети моей души». Воспоминание причинило ему острую боль.

— Франческо? — воскликнул встревоженно Сандро.

— Ничего, — сказал Ракоци, — ничего. Я просто отвлекся. У нас маловато времени, а?

— Да, — кивнул Боттичелли.

Он внимательно оглядел свои руки, затем совсем буднично произнес:

— Скоро выйдет указ о вашем аресте. Возможно, он уже принят. Его издаст Синьория, но — по воле Савонаролы. Ему нужно с кем-то расправиться, чтобы устрашить остальных. Не с вами, так с кем-то другим, не важно.

— Но для меня важно, чтобы этим другим не сделались вы. — Ракоци посмотрел на художника. — Еще раз благодарю вас, Сандро. За риск, которому вы подвергаетесь ради меня, за доброе ко мне отношение. Поверьте, я никогда этого не забуду.

Боттичелли смущенно кашлянул.

— Когда вы едете?

— Скоро. — Он искоса глянул на Сандро. — Вы уверены, что мне надо ударить вас?

— Да, иначе я не…

В ушах у художника зазвенело. Взор его помутился, он вытянул руки, хватаясь за стену, и чуть не упал — настолько сильной была внезапная оплеуха.

Сандро огляделся, когда получил возможность смотреть, и обнаружил себя в одиночестве. Его одетый в черное собеседник растворился в коридорах дворца.

Приказ об аресте Франческо Ракоци да Сан-Джермано.