— На вашей спине столько пятен, словно по ней прошлась вся флорентийская конница. Но удивляет меня не ваша удачливость, а ваша неосмотрительность. Людям нашего возраста не пристало себя так вести.
— Грацие,[25] Великолепный! Я принимаю этот упрек! — Улыбка сошла с лица Ракоци, он вдруг осознал, как глупо выглядела его бравада, и устыдился.
— Вот и прекрасно. — Лоренцо кивнул и стал осторожно спускаться с помоста. Пьеро следовал за ним с выражением недовольства на красивом надменном лице.
— Неужели все это затянется? Я хотел бы успеть на охоту!
Лоренцо рассвирепел.
— Замолчи! Надо уметь отказываться от своих удовольствий! Быть здесь гораздо важней! Ты — флорентиец, Пьеро! И уже не дитя! В твои годы пора бы взяться за ум и заняться чем-то полезным!
Пьеро сузил глаза.
— Я знаю. Мне прожужжали все уши о том, каким в свои двадцать был ты. Дипломатические успехи! Поездки в разные страны! Тут есть чем гордиться. Но я, увы, не таков!
Лоренцо отвернулся от сына, устремив свой взор на высокий шпиль Синьории.
— Да… к сожалению!
Лицо Ракоци, слышавшего весь этот разговор, оставалось непроницаемым, но глаза его были печальны.
Письмо римлянки, называющей себя Оливией, к Франческо Ракоци да Сан-Джермано. Написано на обиходной латыни.
ГЛАВА 7
За высокими окнами церкви Сан-Марко шел сильный дождь, изливаясь из нависших над городом пурпурных туч, принесенных восточным ветром.
В огромном помещении царила необычная тишина. Все скамьи были заполнены до отказа, многие прихожане стояли в проходах между рядами и теснились у стен. Все молчали, серый призрачный свет придавал лицам ожидающих схожесть с грубо вырезанными из дерева масками. Пахло ладаном, слышался отдаленный звук песнопений, возвещавший о прибытии братьев.
По рядам пробежал шепоток, люди стали оглядываться, наблюдая за приближающейся процессией. Доминиканцы были одеты в обыденное монашеское облачение, делавшее их удивительно похожими друг на друга, и опознать того, кто привлек в эту церковь такое количество публики, не представлялось возможным.
Монахи умолкли, зазвучал старый орган. Музыка была громкой и скорбно-торжественной. Она печально вторила шуму дождя, напоминая смертным, что жизнь коротка и полна заблуждений, что час судный не за горами и что всем им стоит задуматься об участи, уготованной грешникам, когда он грядет. Затем в музыку вновь вплелись сильные голоса братии — началась служба.
Многие из присутствующих охотно бы пропустили ее, явившись в храм только к проповеди, но такие вольности доминиканцами не допускались, и потому собравшиеся послушно вторили хору, втайне надеясь, что месса будет короткой.
Когда она наконец кончилась, утомив даже самых терпеливых из прихожан, люди со вздохами облегчения стали усаживаться на скамейки, ожидая выхода главного действующего лица.
Монах, направившийся к алтарю, ростом не превышал подростка двенадцати-тринадцати лет. Он был очень худ, посты заострили его лицо с крючковатым огромным носом и плотоядными большими губами, напрочь, казалось, лишенное какой-либо привлекательности и все-таки притягательное, ибо на нем