Первые полчаса мои мысли были заняты одними страхами – я все боялся, что миссис Берк притаилась где-нибудь в углу и вдруг набросится на меня. Я беспрестанно осматривался по сторонам и пугливо прислушивался к каждому шороху. Но время шло, а моего врага нигде не было видно. Мало-помалу я успокоился и, услыхав, что пробило четыре часа, начал серьезно обдумывать, что мне делать. Идти домой? Нет, невозможно! Она убьет меня. Теперь она может делать со мной все, что захочет: она покажет отцу свой укушенный палец, и он скажет, что мне достается поделом. Что я скажу в свое оправдание? Я укусил ее, это было гадко. Кроме того, я уронил ребенка. Мне велели сидеть смирно и крепко держать девочку, а я выпустил ее из рук, она ушиблась и, может быть, очень сильно. Бедная Полли! Она упала с ужасными криками: может быть, у нее переломаны теперь все кости. Может быть, оттого мачеха за мной и не погналась. Нет, нечего и думать о возвращении домой!

Но куда же мне деться? На улице стемнело. Начали зажигать фонари. Сидеть в свином ряду было очень неприятно. Я пробрался в другой ряд и там опять сел, стараясь обдумать свое положение.

Становилось темно. Мне все больше хотелось есть. Я стал думать: что со мной случится, если я вернусь домой?

Я припоминал самые сильные потасовки, которые мне когда-либо задавали, и старался представить себе, в состоянии ли я буду перенести такое наказание.

Вдруг кто-то дотронулся до моей руки, и, подняв глаза, я увидел перед собой какого-то мужчину, державшего в руке два пенса.

– Ах ты, замарашка! – сказал он сострадательным голосом. – Возьми, купи себе хлеба.

Прежде чем я успел опомниться от удивления, прохожий исчез в темноте. Я даже не поблагодарил его и не знал, радоваться ли мне полученным деньгам. Зачем он не сказал просто: «Вот тебе два пенса!» Меня многие называли замарашкой, и это не оскорбляло меня, – зачем он велел мне купить хлеба, как будто я нищий! Чтобы поддержать свое достоинство, я закричал громким, здоровым голосом в ту сторону, куда прошел сострадательный человек:

– Не стану я покупать хлеба! Куплю, чего вздумается!

И я пошел с твердым желанием сделать назло человеку, подавшему мне милостыню. Я решительно отвертывался от булочных, попадавшихся мне на дороге, и старался думать только о лакомствах.

Так я дошел до небольшой лавчонки, где продавалось варенье. На каждой банке была надпись с обозначением цены. Особенно соблазнительною показалась мне одна банка с вареньем из слив. На банке было написано: «18 пенсов за фунт». Я стал считать по пальцам и нашел, что 2 унции этого варенья будут стоить 2 пенса и 1 фартинг. Одного фартинга у меня, правда, не хватало, но все равно, я могу спросить себе просто на два пенса варенья. Два пенса – деньги хорошие, это не то, что какие-нибудь полпенса.

– Пожалуйте мне варенья из слив на два пенса! – повторил я самому себе и твердыми шагами пошел к дверям лавки. Но едва ступил я на порог, как получил удар по уху.

– Убирайся прочь! – крикнула старуха хозяйка. – Я уже минут десять слежу за тобой, дрянной воришка!

И с этими словами она захлопнула дверь.

Я был страшно раздосадован. Я бросился на улицу за камнем и хотел разбить окна гадкой лавчонки. Но в эту минуту меня поразил такой заманчивый запах, что гнев мой сейчас же исчез.

Запах выходил из соседней закусочной. Должно быть, там только что вынули из печи гороховый пудинг и масляные лепешки. Что было бы со мной, если бы я подошел к дверям закусочной, уже истратив на жалкую каплю варенья свои два пенса! Не колеблясь ни минуты, я вошел в закусочную и купил себе ужин: одну масленую лепешку, кусок горохового пудинга на полпенса и на полпенса печеного картофеля. Мне хотелось тотчас же приняться за ужин, но я слыхал, что на свете есть злые люди, которые подстерегают беззащитных детей и обирают их. Поэтому я завернул свой ужин в капустный лист, спрятал его за пазуху куртки, вернулся в свиной ряд и там с величайшим наслаждением съел все до последней крошки.

He скажу, чтобы я был вполне сыт. Нет, я мог бы съесть втрое больше, но всетаки ужин несколько утолил мой голод. Мысли мои опять перенеслись к маленькой Полли. Каково-то ей теперь?

Она не могла разговаривать со мной, но я видел, что ей очень неприятно, когда я плачу. Когда миссис Берк колотила меня, маленькая Полли обвивала мою шею ручонками и нежно целовала меня.

Мне стало так тяжело, что я решил пойти домой или хоть побродить около нашего переулка, пока кто- нибудь из соседей не расскажет мне, что у нас делается. Было уже совсем темно, и по дороге от Смитфилдского рынка мне встретилось мало прохожих. Я шел очень осторожно, осматриваясь по сторонам, и прятался в подворотни, когда мне казалось, что навстречу идет кто-нибудь похожий на отца или на миссис Берк. Но страхи мои оказались излишними, и я безопасно прошел уже половину Тернмиллской улицы.

Вдруг, не доходя саженей двадцати до нашего переулка, я наткнулся на одного из моих приятелей, Джерри Пепа, мальчика годами тремя-четырьмя старше меня.

Впрочем, не я наткнулся на него, а он на меня. Он бежал через улицу прямо ко мне и обнял меня обеими руками, как будто необыкновенно обрадовался мне.

– Джим! Милый друг! – крикнул он. – Куда ты идешь?

– Сам не знаю, Джерри, – отвечал я. – Хотелось мне сходить домой посмотреть…

– Разве ты не был дома? Не был с самого утра, с тех пор как убежал?

– Да, я целый день пробыл на улице. Что там у нас делается, Джерри? Не видел ли ты маленькой Полли сегодня после обеда?

Пеп не отвечал на мои вопросы.

– Если ты не был дома, так иди скорее! – сказал он, схватывая меня за ворот и толкая по направлению к нашему переулку. – Пойдем, пойдем!

Поведение Джерри показалось мне подозрительным..

– Я пойду домой, когда захочу, – сказал я и сел на мостовую. – Тебе нечего толкать меня, Пеп!

– Я тебя толкаю? Вот выдумал! С какой стати мне тебя толкать! Ты же сам сказал, что идешь домой! Стоишь ты, чтобы тебе оказывали услуги!

– Какие услуги, Джерри?

– Какие? Очень просто – какие! Там в переулке все ревмяревут по тебе' И отец, и мачеха, и маленькая Полли, даже слушать жалко! Ужинать без тебя не хотят садиться, а у них к ужину приготовлен огромный мясной пудинг с картофелем! Я и думаю: они тут убиваются, ждут своего любимого Джимми, а Джимми шатается по улицам, боится вернуться домой. Пойдука скажу ему, что бояться нечего. Вот и пошел. А ты валяешься себе на мостовой да думаешь, что я вру!

Я посмотрел прямо в лицо Джерри, и при свете газового фонаря лицо его показалось мне таким честным, что я перестал сомневаться. А между тем рассказ его был почти невероятен. Все обо мне плачут? Все с любовью говорят обо мне? Мясной пудинг стынет из-за меня? Я почувствовал угрызения совести, и даже слезы выступили у меня на глазах.

– Джерри, ты это правду говоришь? – вскричал я, вскакивая на ноги. – Ты уверен, что это правда? Потому что, ведь ты знаешь, как мне плохо придется, если ты сказал неправду. Ты знаешь, как она бьет меня и таскает за волосы!

– Чего там неправду! Все воют о тебе, точно весь дом горит, а отец хуже всех! Да если ты мне не веришь, войди в переулок: его голос слышен уже возле дома Уинкшип. Он повеситься готов от горя!

– А Полли? Что она? Здорова? Не сломала ли она себе какой-нибудь кости, когда я уронил ее с лестницы, не разбила ли носа в кровь? Не вскочила ли у нее на голове шишка?

– Ах, вот ты чего боишься! – весело сказал Джерри. – Полно, она совсем здорова! Когда ее подняли, она хохотала, как сумасшедшая. Ее схватили и понесли к доктору…

– Как! Зачем же к доктору, Джерри? Ведь, ты говоришь, она не ушиблась?

– Да разве я скаэал – к доктору? – проговорил Пеп, отворачиваясь от меня в смущении.

– Сказал, сказал, Пеп! Ты сказал, что ее понесли к доктору.

– Ну, так ведь я не сказал, зачем. Я только сказал, что, когда ее подняли, она хохотала. Ну, она так сильно хохотала, что они даже испугались, подумали, не больна ли она, и снесли ее к доктору.

Совершенно успокоенный и утешенный этим объяснением, я, радостно подскакивая, пустился к нашему переулку, Джерри шел рядом со мной, весело болтая. Мы уже были в нескольких шагах от переулка, как вдруг к нам подскочил один мальчик, с которым я тоже играл не раз, и схватил меня за руку.