— Змей! — произнес Томпсон. — Змей у вас в мозгу. Это — бедное животное, которое запало вам в ум. Разве вы еще не пришли в себя после грехопадения?

Внезапно в нем пробудилась какая-то эйфория, лихорадочный интерес к болтовне. Надвинув меховую шапку как можно ниже на глаза, он прошипел:

— Змей! Секс! Вы ведь знаете, секс нынче в моде… И судя по тому, что вы говорите, он не обошел и вас… Говорю вам, змей не желает ничего иного, кроме того, чтоб его оставили в покое. Даже в Южной Америке змей не станет катиться за вами следом, будто колесо! Взгляните на него! Видели ли вы когда- нибудь такое бездонное отсутствие интереса, такое невероятное презрение!

Какой-то очковый змей, медленно раскачиваясь, поднял свою украшенную чем-то похожим на шлем голову: глаза его напоминали глаза хищных птиц и крокодилов.

Но вот он чуточку, буквально на волосок, отклонил голову назад и оцепенел.

— Убирайся, убирайся прочь! — прошептала мисс Пибоди.

И они двинулись дальше по жаре и по песку.

Профессор-змеевед стоял в высоких сапогах в одной из клеток в окружении восьми гремучих змей. Пассажиры трех перегруженных автобусов облепили этот четырехугольник из непробиваемого стекла. Свернувшись твердым плотным клубком, змеи так же точно окружали его изнутри. В центре каждого клубка, предостерегая зрителей, непрерывно гремела погремушка. Звук погремушек был сух, безжизнен, исполнен леденящей угрозы.

— Иди сюда! — позвала Ханна Хиггинс. — Здесь лучше видно!

По другую сторону клеток стоял Тим Теллертон… Автобус из «Приюта дружбы» уже прибыл.

Профессор поднял руку, и восемь погремушек ускорили темп, фактически суля смерть.

Теллертон смотрел на змей со сдержанной неприязнью, надеясь, что они не развернут свой клубок.

Профессор надул белый воздушный шар. Драматически замедлив жест, он стал протягивать шар к одной из змей, протягивать все ближе и ближе…

Никто не видел, как змея ударила хвостом по шару, никто не заметил и тени какого-либо движения. Слабый удар, треск, тряпка из резины, трепет удовлетворенности вокруг непробиваемого стекла клетки…

Томпсон пробился на другую сторону людского кольца. Хлопнув Теллертона по спине, он сказал:

— А вас я помню! Вы не пожелали сесть в кресла-качалки покойниц. Вы жалеете змей?

Теллертон, взглянув на змей, ответил:

— Да, мне жаль их!

— Так я и думал! — произнес Томпсон и отошел от него.

Змеевед, удостоенный длительных аплодисментов, вернулся обратно. Зрители за стеклом начали медленно расходиться. Змеи с погремушками по-прежнему лежали, свернувшись в твердый клубок, а погремушки их по-прежнему все еще гремели. От автобуса уже направлялся новый людской поток, а воинственная готовность змей не ослабевала до самого вечера.

— Мисс Пибоди, — спросил Теллертон. — Не видели ли вы Баунти-Джо?

Вопрос был фактически безличен. Так спрашивают в кассе, в канцелярии…

— Нет! — ответила она.

— У меня для него письмо чрезвычайной важности, письмо, что пришло сегодня утром.

Они влились в толпу экскурсантов, перебравшихся дальше, к цистерне с аллигаторами.

— Вам хорошо в Сент-Питерсберге? — спросила Эвелин Пибоди.

— Извините?.. — переспросил Теллертон.

— Вам хорошо живется в Сент-Питерсберге?

— Это очень красивый город!

Змеи лежали, сгрудившись в кучу друг на друге в углу цистерны, сухие, шероховатые тела, застывшие в оцепенелой массе, а на них капала из-под крана вода.

Пибоди и Теллертона теснили сзади люди. И она враждебно спросила, уютная ли у него комната. Он смущенно взглянул на нее.

— Комната? — переспросил он. — Да, очень уютная! Пойдем дальше?

Выбраться оттуда, из этой давки, лишенной какого-либо порядка или целеустремленности, было трудно. Люди загораживали друг другу дорогу, не зная, куда им идти и что им хочется видеть.

Прибыло уже множество груженных людьми автобусов… сплошные потоки — большей частью пенсионеров. Они двигались медленно и шли совсем в другую сторону. Постоянная трудность заключалась в том, чтобы вовлечь их в поток обычных экскурсантов.

— Поспешите сюда, — без устали повторял охранник. — Вам выйти или войти?

— Мистер Теллертон, — сказала Пибоди. — Я видела вас в разных представлениях.

Люди нажимали со всех сторон, иногда он оборачивался, чтобы посмотреть, не отстала ли она.

— В разных представлениях! — закричала она. — Это безумно много значило для меня!

Протиснувшись мимо кассы, они вышли, и мисс Фрей, подскочив к ним, сказала:

— Наконец-то вы здесь!

Она включила Хиггинс и Томпсона в свой список и оплатила их круиз по реке.

— Подожди, подожди! — остановила ее Пибоди. Она смотрела на Теллертона.

— Прошу вас. Если увидите Баунти-Джо, скажите, что ему пришло письмо.

Речной пароходик был набит битком; всем раздали по мешочку с кормом для рыбок. Включили громкоговоритель, и пароходик заскользил по мерцающим водам реки.

День был долгий, полностью завершенный. Те, кто устал, могли отдохнуть на террасах или в тени под деревьями, а те, у кого еще оставались силы, бродили в парке вдоль зеленеющих берегов и неустанно текущих вод. Малыши валялись в траве или спали, закинув ручонки над головками, ручонки, открытые, словно венчики цветов. Молодежь развлекалась, пуская в цель длинные, украшенные перьями стрелы из луков.

Когда Ханна Хиггинс проходила мимо тира с колоссально увеличенным изображением индейского вождя Тахатламоссе, она услыхала звенящие звуки пущенных стрел и остановилась, чтобы посмотреть. И разглядела в палисаднике индейские узоры ярких расцветок, а довольно далеко светились, словно солнца в небе, мишени. Над ними же высилась густая, зеленая, ограничивающая их от всего мира стена джунглей.

— А мы не можем пойти туда? — спросила миссис Хиггинс. — Стоит всего лишь двадцать пять центов, и я никогда не видела никого, кто бы стрелял из лука.

Мисс Фрей сказала, что время уже слишком позднее. В программе у них место игрищ Бемби[31], а потом — пора уже ехать домой.

— Подожди немного, — попросила миссис Хиггинс и подошла ближе, — всего лишь один часок.

Зрение ее было, как известно, скверное, и все краски вылились из предназначенных им границ, соединились друг с другом и со страшной силой смешались с дневным светом. Никто не знал, что Ханна Хиггинс — дальтоник, видевший окружающий мир еще более прекрасным, чем он был на самом деле. Однако идентифицирован был в ее глазах не только цвет, но и любое ее движение подвергалось выразительному упрощению. Там, где юная Ханна рассматривала то, к чему привыкла, постаревшая Ханна видела лишь реальность, освобожденную от привычной и ненужной детали. Самое существенное в цвете или в движении всегда выступало в самом ярком освещении на исходе дня.

Стрелки-лучники были изумительно красивые, тонкие и статные. Она видела, что тела их напрягаются, как напрягается тетива луков — спокойно и драматично. И лучники были столь же красивы, когда опускали свои луки движением, выражающим достойную внимания расслабленность.

Фрей повторила, что уже поздно, что у нее — билеты на место игрищ Бемби, а мелкие животные устают еще до наступления сумерек. Ей хотелось бы, чтоб Эвелин и Томпсон увидели место игрищ, пока животные не заснули.

— Это правильно, — согласилась с ней миссис Хиггинс. — Я бы тоже поспала немного в машине Юхансона.

Он сидел на террасе с газетой в руках.