желудок мой был уж совсем пуст. Я раз пять заходил к кухмистеру и съедал по двухпенсовой сосиске, раньше этого съел кусок хлеба с патокой, я, в конце концов купил себе на пени шоколаду.

В заключение, когда я, собираясь на ночлег, стал считать свой капитал, оказалось, что я истратил не особенно много; я купил себе пару крепких сапог и у меня все еще осталось три шиллинга и шесть пенсов, не считая полусоверена, который я засунул под подкладку куртки, заколов ее булавкой.

И вот я стал настоящим вором. Впрочем, я твердо решился не повторять больше Моего сегодняшнего преступления. Конечно, сделанного не вернуть, но никто, кроме меня, не знал этого и никогда не узнает. Я с утра стану придумывать, за что мне приняться. Когда у человека лежит в кармане тринадцать шиллингов и шесть пенсов, он может найти тысячу средств прожить честно.

Да, конечно, можно было найти тысячу средств прожить честно; но к стыду своему я должен сознаться, что не нашел ни одного. В тот «счастливый» вечер, когда мне удалось так легко приобрести кошелек, я пошел ночевать в съестную лавочку, где провел и прежнюю ночь. На следующее утро я встал с твердой решимостью жить вполне честно. Но, конечно, прежде чем приняться за какое-нибудь дело, я должен был хорошенько обдумать и обсудить свое положение. В этих мыслях и рассуждениях я провел все время до обеда. После обеда я пошел прогуляться по Петикот-лейн и там остановился подле одного магазина, в окне которого был вывешен желтый шелковый платок, разрисованный синими птичьими глазами. Точно такой платок носил на шее отец. Я вошел в магазин и купил платок за три шиллинга и шесть пенсов. Рассудок говорил мне, что я делаю глупость, но я утешал себя мыслью, что купил платок в память об отце. Это вызвало во мне мысль о доме, мне стало грустно, и я выпил кружку пива, чтобы развеселиться. Не знаю, должно быть, пиво это было очень крепко или оно с непривычки так сильно подействовало на меня, но я вдруг пришел в такое возбужденное состояние, что с трудом мог себя сдерживать. Я совершенно перестал бояться своих врагов и готов был встретиться лицом к лицу даже с мистером Бельчером, конечно, если с ним не будет двухствольного ружья. В эту минуту я проходил мимо маленького оружейного магазина, и мне пришло в голову, что человек, которого весь свет преследует, как меня, непременно должен ходить вооруженный. Я вошел в магазин и купил страшный с виду старый пистолет за два шиллинга и три пенса. Вечером я нашел, что ужасно неудобно таскать это оружие в кармане панталон и потому продал его в ту же лавку за один шиллинг и четыре пенса. Таким образом мои дорого добытые восемнадцать шиллингов и четыре пенса все разошлись по мелочам. Я продал красивый шелковый платок с птицами за восемнадцать пенсов и через три дня стоял среди улицы таким же бедняком, каким был в ту минуту, когда наблюдал за толстой леди, прислонясь к фонарному столбу, против богатого фруктового магазина. И вот…

Впрочем читатель сам легко догадается, как пошла моя жизнь. Труден только первый шаг, — сделав его, я уже не останавливался. Я старался убедить себя, что я несчастный, всеми покинутый ребенок, что все меня преследуют и ненавидят, что я поневоле должен поступать нечестно, чтобы не умереть с голоду. При втором воровстве я уже жалел, что в кошельке нашлось всего только четыре шиллинга, а при третьем и сам не помню, что чувствовал, так как за ним скоро последовало четвертое, пятое и так далее.

Впрочем я не долго вел жизнь карманного вора, никак не больше двух месяцев. Сколько денег удалось мне украсть в это время, не помню, знаю только, что я разбогател до того, что мог взамен старой одежды, данной мне Ильфордской полицией, купить себе очень порядочное платье. Я не ночевал больше в съестной лавочке, а поселился в улице Уентфорт.

В один июльский вечер я прохаживался по Чипсайду. Так как у меня теперь был приличный костюм, то я смело появлялся на больших, богатых улицах поглядывая по сторонам с беззаботным видом мальчика, вышедшего погулять, я заметил джентльмена, внимательно разглядывавшего что-то в чулочном магазине. Это был один из тех джентльменов, от которых карманным ворам хорошая пожива: он был так толст, что когда он наклонился, фалды его сюртука сильно оттопырились, и карман выставился самым соблазнительным образом. Нельзя было упустить такого удобного случая. Я ощупал карман, в нем лежало что-то твердое, четырехугольное, я запустил в него руку и через секунду вытащил красивый кожаный бумажник. До сих пор мне удавалось таскать кошельки, деньги, просто положенные в карман, деньги, просто завернутые в бумагу, но ни разу не попадался мне под руку бумажник. Дрожа от восторга, я быстро свернул в соседнюю улицу, осторожно открыл бумажник при свете фонаря и увидел в нем несколько сложенных банковых билетов и целую кучу золотых монет. Это так поразило меня, что я стоял секунд пять неподвижно, закрывая бумажник полой своей куртки и не зная, на что решиться. Вдруг чья-то рука легла на мое плечо.

— Не вздумай бежать, — произнес голос человека, явившегося как будто из под земли — от меня не убежишь.

Я готов был клясться, что никто не следовал за мной от Чипсайда; появление этого незнакомца как гром поразило меня. Я быстро бросил бумажник в водосточную трубу и повернулся, вполне уверенный, что меня задержал или полицейский, или обкраденный мной джентльмен. Но я ошибся: меня держал за ворот незнакомый мне господин, одетый очень нарядно, с блестящим перстнем на пальцах. Он поднял брошенный мной бумажник и спокойно положил его к себе в карман, точно свою собственность.

— Правду говорят, что дуракам счастье, — заметил он, продолжая держать меня за ворот и увлекая за собой в темную улицу.

— Послушайте, сударь, — заговорил я жалобным голосом, не помня себя от страха — ведь я нашел его, право нашел, только он мне не нужен, возьмите его, коли хотите, может, вы его потеряли…

— Нашел, конечно, нашел! — насмешливо проговорил незнакомец — неужели же заработал! А ты для кого работаешь? — спросил он вдруг резким голосом, когда мы уже прошли пол улицы.

«Он, должно быть, принимает меня за какого-нибудь честного мастерового», мелькнуло у меня в голове.

— Я работаю, — проговорил я прерывающимся голосом, — у одного коробочника около Уайтчепеля.

— Что ты врешь! — вдруг сердитым голосом закричал незнакомец. — Говори сейчас правду! Ты живешь у Симмондса или у Тома Мертинса?

— Не знаю я никакого Симмондса и Мертинса! — вскричал я, несколько оправившись от испуга. — Пустите меня, берите себе бумажник, только меня оставьте в покое.

— Я тебе сверну шею, если ты не станешь отвечать, — грозным голосом сказал незнакомец. — Говори сейчас, для кого ты работаешь?

— Да ни для кого, сам для себя!

Незнакомец выпустил из рук воротник моей куртки и несколько секунд смотрел мне прямо в глаза.

— Послушай, мальчик, — сказал он, наклоняясь ко мне и говоря почти шепотом — не думай, что меня можно обмануть. Говори правду; если у тебя есть хозяин, это не беда, если нет, скажи, и я, может быть, окажу тебе услугу.

— А вы не полицейский, не сыщик, не что-нибудь такое? — спросил я.

— Я полицейский! — вскричал незнакомец и громко расхохотался. — Ах ты простота! И с таким умом берется за воровство! Ты давно занимаешься этим делом?

— Два месяца.

— И ни разу не попадался?

— Ни разу.

— Ну, тебе удивительно везет! Такой простофиля должен бы попасться на первом же разе! Надо взять тебя в руки. Пойдем-ка со мной!

По тону его голоса видно было, что он намерен забрать меня в руки. Мне это вовсе не представлялось приятным. Я боялся его не меньше, чем испугался бы полицейского.

— Благодарю вас, сэр, — сказал я — я не хочу, чтобы меня брали в руки.

— Не хочешь! — свирепо воскликнул он — очень есть кому дело до того, что ты хочешь, или чего не