– Папа только хотел убедиться, что я действительно хорошо себя чувствую, – начала она.

– Разумеется, – кивнула Наоми. Руки ее так и остались висеть вдоль тела. – Здравствуй, Филипп.

– Здравствуй, Наоми. Прекрасно выглядишь.

– И ты тоже.

– Я… Мне… – Келси пыталась придумать что-то такое, чтобы поскорее преодолеть неловкость момента. – Ченнинг сейчас в конюшне. Хочешь пойти со мной, па? Тебе понравится, как он работает, а увидев тебя, он вообще будет стараться за троих. На это стоит взглянуть, честное слово…

Она замолчала и беспомощно посмотрела на Гейба.

– Я уверена, что ты хочешь поговорить с Келси, – сказала Наоми. – Я как раз собиралась в конюшню – у меня там дела. Я скажу Ченнингу, что вы оба здесь.

– Нет, я… – неуверенно начал Филипп, но справился с собой и закончил твердо:

– Я приехал сюда, чтобы поговорить с тобой. Если у тебя найдется время.

– Хорошо.

– Пошли прогуляемся, – негромко пробормотал Гейб, подхватывая Келси под руку.

– Просто не знаю, с чего начать, Наоми. Гейб.., мистер Слейтер рассказал мне все. От начала и до конца, – добавил Филипп, чувствуя, как опять заныло сердце. – Он был настолько любезен, что дождался меня, пока я заходил к Милисент. Я должен был поговорить с ней, прежде чем ехать сюда.

– Я понимаю.

– И снимаешь? – Филипп медленно просунул пальцы под очки, отчего они задрались на лоб, и с силой потер глаза. – А я – нет. Не могу понять. Она причинила нам всем столько зла, столько страданий, и все же, когда я встретился с ней, она ни о чем не жалела и не отступала. Несгибаемая Милисент… Он опустил руки.

– Все, что она сделала, она по-прежнему считает совершенно необходимым и неизбежным. И не более того. Из-за нее погибли люди, но она не чувствует себя виноватой. Ни перед ними, ни перед тобой.

– Это тебя удивляет? Филипп Байден поморщился.

– Она остается моей матерью, Наоми. Даже теперь, когда я все знаю. Я придумывал для нее тысячи извинений, но ни одно из них не искупает ее вину… Всего, что она сделала. И что сделал я…

Он снял очки, повертел в руках, потер переносицу и снова надел их.

– Самое главное, я не знаю, что мне сказать тебе.

– Ничего не надо говорить. Все в прошлом, Филипп.

– Я подвел тебя. Пусть это было много лет назад, но я подвел тебя. Предал.

– Нет. Одно время я тоже так думала. Это помогало, но это не соответствовало действительности. Просто я была не такой, какой ты хотел меня видеть. И что бы ни совершила Милисент, ее нельзя за это винить. Она лишь сделала все возможное, чтобы ты осознал тот простой факт, что я другая, не такая, какой ты меня себе воображал. Вот за это она несет ответственность – и больше ни за что.

– Она могла устроить так, чтобы ты не попала в тюрьму.

– Да, могла.

– А что она пыталась сделать сейчас? С тобой, с Келси? – У него перехватило дыхание, когда он вспомнил избитое, распухшее лицо дочери. – Боже мой, Наоми, ведь Келси могла погибнуть!

– Но она не погибла. Она сумела защитить себя. И меня тоже.

Наоми внимательно изучала Филиппа и видела в его глазах затаенную боль, а за ней – растерянность и непонимание.

– Я не могу настаивать, чтобы ты не думал о том, о чем думаешь сейчас. Келси была ранена, и ей пришлось отнять чужую жизнь, чтобы спасти свою. Ни ты, ни я никогда этого не забудем, как не забудем и ту, кто положил начало всей цепи событий. Может быть, – медленно закончила она, – это само по себе достаточное наказание для Милисент.

– Я не могу… – голос Филиппа надломился. – Ничего не могу предпринять, чтобы исправить то зло, которое…

– Ты ничего не должен предпринимать, – перебила его Наоми. – Несмотря ни на что, Келси добилась всего, чего хотела. И я…

Ее губы изогнулись в легкой улыбке.

– Я тоже получила то, чего мне хотелось. У меня есть моя ферма, лошади, человек, который меня любит. И у меня есть Келси. Ты прекрасно воспитал ее, Филипп. Я знала, что ты справишься.

– Она так похожа на тебя. Теперь настал черед Филиппа внимательно посмотреть на свою бывшую жену. Как сильно она изменилась – и как мало!

– Боже мой, Наоми, как бы мне хотелось вернуться назад, чтобы что-то изменить, исправить.

Хоть что-нибудь!

– Ты не сможешь.

Он всегда был таким честным, таким справедливым, подумала она. И вот теперь он страдает, потому что справедливость оказалась бессильна, и не может справиться с болью.

– Просто мы требовали друг от друга такого, чего никто из нас дать не мог. Мы совершали ошибки, которые могли быть и были использованы против нас другими людьми. Мы оба пали жертвами чужих