на Аустерлицкий вокзал, чтобы Шакал смог забрать чемоданы, а затем на квартиру Бернара. На первом же перекрестке их остановил полицейский. Как только он наклонился к окошку водителя, Шакал зажег внутреннее освещение кабины. На лице полицейского отразилось отвращение.

— Проезжайте, — тут же скомандовал он. А когда машина отъехала, добавил: — Проклятые педеры.

Второй раз их остановили у самого вокзала, и полицейский попросил предъявить документы. Шакал хихикнул.

— Это все, что вы хотите посмотреть? — игриво спросил он.

— Проваливайте, — набычился полицейский и отошел.

— Не стоит их злить, — попросил Бернар. — Они могут нас арестовать.

Под недоброжелательными взглядами служителя Шакал забрал из камеры хранения чемодан и саквояж, отнес их к машине и уложил в багажник. По пути к дому Бернара их остановили вновь, на этот раз сержант и рядовой КРС. Это произошло на перекрестке, в нескольких сотнях ярдов от дома Бернара. Рядовой подошел к машине со стороны пассажирского сиденья, вгляделся в лицо Шакала и отпрянул.

— О боже. Куда это вы двое собрались? — прорычал он.

Шакал надул губы:

— А как ты думаешь, красавчик?

Лицо рядового перекосило от отвращения.

— От вас, педеров, меня тошнит. Проезжайте.

— Тебе следовало проверить их документы, — заметил сержант, когда задние огни машины Бернара скрылись из виду.

— О, перестаньте, сержант, — возразил рядовой. — Мы ищем парня, который три дня трахал баронессу, прежде чем задушить ее, а не двух паршивых педеров.

В два часа утра Шакал и Бернар вошли в квартиру последнего. Шакал настоял на том, что будет спать на кушетке в гостиной, и Бернару пришлось с этим смириться, хотя он и подглядывал через дверь спальни, пока американец раздевался. Он уже прикидывал, как соблазнить этого мускулистого студента из Нью- Йорка.

Ночью Шакал провел инспекцию холодильника в хорошо оборудованной и отделанной в женском вкусе кухне и решил, что еды для одного человека хватит на три дня, а для двух — нет. Утром Бернар хотел сходить за свежим молоком, но Шакал не пустил его, сказав, что предпочитает к кофе молоко консервированное. Поэтому утро они провели дома, обсуждая различные проблемы. Затем Шакал попросил включить телевизор, чтобы посмотреть дневной выпуск новостей.

Комментатор начал с охоты за убийцей баронессы де ла Шалоньер, совершившим это гнусное преступление сорок восемь часов назад. Жюль Бернар содрогнулся от ужаса.

— О, я не терплю насилия, — выдохнул он.

В следующее мгновение экран заполнило лицо, симпатичное лицо, в очках в тяжелой роговой оправе, обрамленное каштановыми волосами, принадлежащее, как объявил комментатор, убийце, американскому студенту Марти Шульбергу. Если кто-то видел этого человека или знает…

Бернар, сидевший на софе, повернулся и взглянул на стоящего рядом Шакала. Последней для него стала мысль о том, что комментатор ошибся в цвете глаз Шульберга, назвав их синими. Потому что поверх стальных пальцев, сжавших шею, на него смотрели серые глаза…

Пять минут спустя перекошенное лицо, распатланные остатки волос и вывалившийся язык Жюля Бернара исчезли за дверью встроенного платяного шкафа в прихожей. Шакал вернулся в гостиную, взял с полки иллюстрированный журнал и поудобнее уселся в кресле. Впереди были два дня ожидания.

В эти два дня Париж трясли, как никогда раньше. В каждом отеле, от самого фешенебельного до самого грязного, по существу публичного дома, проверялись списки гостей. Не остались без внимания ни один пансион, меблированные комнаты, ночлежка или студенческое общежитие. Бары, рестораны, кабаре, ночные клубы и кафе прочесывались детективами в штатском, которые показывали фотографию Марти Шульберга официантам, барменам, вышибалам. Проводились обыски в домах и квартирах всех известных полиции приверженцев ОАС. Более семидесяти молодых мужчин, отдаленно похожих на убийцу, были арестованы, допрошены, а затем отпущены с извинениями. Последнее объяснялось лишь их иностранным подданством: они требовали более вежливого обращения, чем французы.

Документы проверялись у сотен тысяч людей, на улицах, в такси, автобусах. На всех перекрестках Парижа встали полицейские кордоны, и любителям ночных прогулок приходилось предъявлять удостоверение личности по нескольку раз на каждую пройденную милю.

Не отставали от полиции и корсиканцы, обходя притоны, сутенеров, проституток, карманников, воров, бандитов и предупреждая, что сокрытие интересующих их сведений повлечет за собой гнев союза, со всеми вытекающими последствиями.

Сто тысяч сотрудников сил охраны правопорядка, от детективов высокого ранга до солдат и жандармов, вышли на розыски Шакала. Тем же занимались примерно пятьдесят тысяч человек, так или иначе связанных с преступным миром. Портье, швейцары, горничные, водители туристских автобусов вглядывались в проходившие перед ними лица. В студенческие кафе, бары, политические клубы, группы и союзы проникли молодые детективы. Агентства, специализирующиеся на размещении во французских семьях студентов-иностранцев, приехавших во Францию по программам обмена, получили соответствующие указания.

Ближе к вечеру 24 августа Клода Лебеля, который вторую половину субботы провел в саду, вызвали к телефону. Министр внутренних дел ждал его у себя в шесть часов. Машина за ним уже выехала.

Лебеля поразил вид министра. Всегда энергичный глава сил охраны правопорядка выглядел уставшим и подавленным. За прошедшие сорок восемь часов он, казалось, постарел на добрых пять лет, глаза ввалились, вокруг них чернели круги бессонницы. Жестом он предложил Лебелю сесть напротив стола, а сам опустился на вращающийся стул, на котором любил поворачиваться от стола к окну и смотреть на площадь Бово. На этот раз происходящее за окном его не интересовало.

— Мы не можем найти Шакала. Он пропал, исчез с лица земли. Сторонники ОАС, мы в этом убеждены, знают о нем не больше, чем мы. Преступники не видели и не слышали о нем. Корсиканский союз полагает, что в городе его нет.

Министр замолчал и вздохнул, не сводя глаз с маленького комиссара. Тот поморгал, но не произнес ни слова.

— Я думаю, мы не смогли полностью осознать, какого человека мы ловили в эти две недели. Как, по-вашему?

— Он где-то здесь, — ответил Лебель. — Какие церемонии намечены на завтра?

Министр скривился, как от приступа боли.

— Президент не позволяет ничего изменить — Я говорил с ним утром. Он нами недоволен. И завтрашняя программа остается такой же, как и намечалась. В десять утра он вновь зажжет Вечный огонь под Триумфальной аркой. В одиннадцать торжественная месса в Нотр-Дам. В двенадцать тридцать — посещение кладбища мучеников французского Сопротивления в Монвалерьен, затем возвращение во дворец на ленч и сиесту. Днем одна церемония — вручение медалей Освобождения десяти ветеранам Сопротивления, чьи заслуги перед страной были забыты. Она намечена на четыре часа перед вокзалом Монпарнас. Место он выбрал сам. Если план реконструкции будет выполняться, это последняя годовщина Освобождения, которую увидит старое здание.

— Как будет осуществляться надзор за публикой? — спросил Лебель.

— Мы сейчас этим занимаемся. На каждой церемонии публика будет находиться дальше, чем обычно. Стальные ограждения установят за несколько часов до начала, затем будет произведен обыск всей территории, включая канализационные сети. Будет осмотрен каждый дом и квартира. До церемонии и во время ее на крышах будут находиться снайперы, наблюдающие за другими крышами и окнами. Никто не сможет пройти внутрь ограждения, за исключением официальных лиц и участников церемоний. На этот раз нами приняты экстраординарные меры. Полицейские будут находиться на карнизах Нотр-Дам, на крыше и среди шпилей. Обыску подвергнут всех священников, участвующих в мессе, всех прислужников и хористов. Даже полицейские и солдаты КРС утром получат специальные значки, на случай если он появится в форме.