Жилин с важностью тронул ус:

– Кроме внешнего врага есть еще и внутренний. А кроме военных дел – политические. Тут мало в одну сторону глядеть.

Подпоручик поморщился:

– Вы хотите сказать, что обслуживаете Охранное отделение?

Некоторые офицеры контрразведки, особенно переведенные из Департамента полиции или Жандармского корпуса, имели двойное подчинение, заодно работая на Охранку, однако бравировать этим было не заведено.

– Всё будет ажурно. – Жилин шлепнул себя по губам. – Запечатаю Аничкину уста – будет нем как рыба. А что там, на высоте-то? Кто эти четверо?

– Неважно! Агента этого вашего немедленно отправьте в штаб фронта, к подполковнику Козловскому. Сей же час!

На окрик Жилин было ощерился, но вспомнил, что кругом виноват, и рысцой побежал догонять штабного.

– Бесится, что в подчинение к вам попал, – сказал Слива. – Как же, у его четыре звездочки, а у вас только две.

– Значит, попрошу себе другого помощника. У кого звездочек меньше.

Романов и так уже решил, что с этим кретином работать больше не станет. Прямо сегодня протелефонирует князю и потребует замену.

А обруганный Жилин бежал по ходам сообщений и яростно шептал: «Молокосос! Сволочь питерская! При нижнем чине!»

Поручика он нагнал уже за рощей, неподалеку от полкового командного пункта.

– Эй, как вас, стойте!

Офицер остановился, с удивлением глядя на усатого, которого недавно видел спящим в окопе. Насчет агента Жилин, разумеется, наврал.

– Это вы сейчас были вон у той высотки?

– Ну допустим.

Тон незнакомца поручику не понравился.

– Жандармского корпуса Жилин, – небрежно назвался штабс-капитан. – Начальник отделения контрразведки. Можете не представляться. Я знаю, кто вы.

Контрразведчиков, да еще из жандармов, Аничкин побаивался. Такой напишет кляузу или шепнет начальству – и пойдешь на передовую, под пули.

– В чем дело? – насторожился он.

– Забудьте то, что вы видели на высоте, ясно? Иначе – военно-полевой суд.

Поручик замигал. Мозги у него работали неплохо.

– Уже забыл. – И, понизив голос. – Что, наступать будут? Прямо тут?

Жилин его не слушал, он хотел отыграться на этом тюфяке за недавнее унижение.

– Вы уже в пяти минутах от военно-полевого, – зашипел он. – Ясно?

– Да что я такого сделал?!

– У вас шестьдесят минут на то, чтобы собраться и сдать дела. Немедленно отправляйтесь в штаб фронта, к подполковнику князю Козловскому. Ему о вас протелефонируют.

Интендант побледнел. Потом снова порозовел. Ход его быстрых мыслей был таков: «Если наступление, то чем дальше отсюда, тем лучше».

– Через час проверю. Если не отбыли – отправлю под конвоем, – пригрозил контрразведчик.

Сорок пять минут спустя запыхавшийся Аничкин, уже с чемоданом, заскочил к себе в отдел забрать из стола личные принадлежности. До Русиновки он домчал на попутном грузовике, начальству сказал лишь, что срочно вызван в штаб фронта. Настроение у интенданта делалось все лучше. В конце концов ничего ужасного он не натворил, а если ради секретности его желают упечь в карантин, он не против. Хоть до конца войны, ради Бога.

Хозяйственный отдел 74-ой дивизии располагался в здании волостной ссудной кассы, одноэтажном доме с железной крышей. Как все остальные помещения, занятые штабными подразделениями, всё здесь сверкало и сияло. Служба в Русиновке у бывших блюстителей столичной чистоты почиталась величайшим счастьем, и те, кто попадал в это тихое место, разбивались в лепешку, только бы остаться при штабе. Степенные, животастые солдаты, все сплошь либо бородатые (это были дворники), либо с большущими бакенбардами (швейцары), с утра до вечера драили медные ручки, полировали и вощили до блеска дощатые полы, красили стены, белили потолки. Ни в какой гвардейской казарме, хоть бы даже в аракчеевские времена, еще не бывало столь ослепительного порядка.

Все же не без печали оглядел Аничкин большую комнату, в которой провоевал несколько тихих месяцев. Где еще столы будут расставлены в геометрически безупречном ордере? Где так любовно вычертят многочисленные графики и пособия по мудреному интендантскому делу, все эти «Предельные цены закупки мяса у населения», «Сортировки фуража», «Расчеты фронтовых надбавок для обер-офицеров» и прочее?

Поручик наскоро выгреб из стола свое имущество: цветные карандаши, линейки, огромную по военному времени редкость – немецкие красные чернила.

За соседним столом сидел прапорщик Петренко, ведавший банно-прачечным хозяйством. Человек он был славный, добродушный, и на вид приятен: хорошие уютные усы подковой, ямочка на подбородке, запах душистого самосада. Грех с таким не попрощаться.

Начальник, чей стол был установлен на возвышении, частных разговоров в присутствии не дозволял. Поэтому Аничкин дождался, когда полковник станет диктовать писарю- ремингтонисту какую-то бумагу, и шепотом сказал:

– Ну, Афанасий Никитич, прощайте. Убываю.

– Шо так? – не слишком удивился Петренко (он был из Житомира, выговаривал слова на малороссийский лад). – Неужто отпуск дали?

– Как же, дождешься от них. И вам не дадут, теперь уж точно. – Поручик нагнулся ближе. – Наступление у нас будет. Я на переднем крае командира корпуса видел, и с ним еще трех генералов. Так что держитесь. Буду за вас Бога молить.

– Наступление так наступление, наше дело маленькое, – равнодушно молвил прапорщик, водя карандашом по ведомости. – А вам, Северьян Антонович, счастливого пути и хорошей должности.

После того как Аничкин отбыл, банно-прачечный прапорщик просидел над ведомостью совсем недолго. Задумался что-то, заерзал. Подошел к полковнику, сказал, что надобно проверить, как работают новые вошебойки.

– Ну так идите и проверьте. Я что ль за вас буду вшей истреблять? – раздраженно сказал начальник.

Ну, Петренко и пошел. По роду занятий ему часто приходилось отлучаться.

Дивизионная прачечная соответствовала своему названию лишь частично. Обстирывали здесь только офицеров штаба, да и то в порядке личной любезности славного Афанасия Никитича, а вообще-то сей важный санитарный объект предназначался для задачи более ответственной: истреблял из обмундирования паразитов, грозящих личному составу сыпным тифом. Недавно поступили новые модернизированные котлы, сразу окрещенные «вошебойками». Их испытывала команда солдат под предводительством пожилого фельдфебеля.

На свежей весенней травке в три параллельных ряда, как по линейке, было разложено исподнее белье.

– Ну шо, Савчук? – спросил прапорщик, садясь на корточки и щупая подштанники. – Ишь ты, она и стирает недурно. Белые-то какие.

– Энта обстоятельней прежней, – признал фельдфебель, пряча за спину цигарку – он как раз собирался со вкусом подымить. – Хотя и та была ничего себе.

Вошебойки в прачечной проверяли уже третью неделю – неторопливо, со вкусом. Дело было хорошее, чистое, а торопиться особенно некуда.

– Э, брат, что это ты весь двор захламил? – Петренко распрямился, поглядел вокруг. – Лошадь проскачет, копытом в лужу топнет – белье забрызгает.

– Завсегда так ложили, Афанасий Никитич.

– «Завсегда». А сегодня переложи. Видишь, солнышком грязюку растопило. Вот эти поперек нехай будут, – показал прапорщик на средний ряд сохнущего белья. – И места меньше займет, и не запачкается. Старый солдат, сам соображать должен.

Фельдфебель заворчал:

– А завтра сызнова велите по-старому ложить? Лучше бы рогожу достали, постелить. От травы вон зеленится всё.

– Ничего, солдату в этих подштанниках не на танцы ходить. Давай-давай, перекладывай.

Савчук пошел распорядиться, бормоча:

– Удумал, сам не знает чего…

Ну что, казалось бы, за фигура пехотный подпоручик? Крохотный винтик в гигантском механизме целого фронта. Однако на Алексея сейчас работало всё управление. Никогда еще он не чувствовал себя персоной до такой степени значительной. Довольно было нескольких слов по телефону, и штабс-капитан Жилин исчез, будто скверный сон, а еще через пару часов в распоряжение Романова примчался на мотоцикле новый помощник. Заодно доставил приказ о назначении подпоручика временно исправляющим должность начальника дивизионного отделения контрразведки. Это должно было упростить выполнение порученного дела.

Новый помощник был с одной звездочкой и выглядел так, словно едва сошел с гимназической скамьи. Так оно почти и было. Прапорщик Калинкин только что окончил ускоренные шестимесячные курсы, где в прошлом году отучился и Алеша. Но за этот год многое в армии переменилось. Раньше на курсы контрразведчиков не брали мальчишек безо всякого военного опыта. Но в недоброй памяти 1915-ом армия понесла столь тяжкие потери в командном составе младшего и среднего звена, что пришлось пересмотреть всю концепцию офицерского корпуса. Никогда больше это сословие не будет являться белой костью, замкнутой кастой Российской империи. Наскоро созданные курсы и школы тысячами выпускали на фронт свежеиспеченных прапорщиков из числа вчерашних студентов, унтеров, а то и гимназистов.

Калинкину, например, как узнал Алексей из формуляра, недавно исполнилось девятнадцать. Выглядел он того юнее – еще пушок с нежных щек не сошел. Когда представлялся начальнику, от смущения весь зарозовел. Однако из того же формуляра следовало, что курс он закончил первым учеником и, хотя имел право выбрать место службы, попросился не в центральный аппарат, а на фронт. И потом, Лавр не прислал бы на такую ответственную работу человека никчемного. Романов решил отнестись к Калинкину с полным доверием. В конце концов, и сам Алеша полтора года назад, начав работу в контрразведке, был таким же одуванчиком, да еще безо всяких курсов.