поэтому едва не вскрикнула, внезапно почувствовав прикосновение горячей ладони к ее колену.

Бог мой, возможно ли это? Как он может так обращаться со мной? – в полном смятении думала она, глядя на Доналда, продолжавшего говорить как ни в чем не бывало. И что же мне делать? Я... я не могу устроить скандал в общественном месте... И... и не хочу... мне приятно, очень приятно, но...

Сердце ее затрепетало, дыхание участилось, губы слегка приоткрылись, она почти готова была либо закричать, либо упасть в его объятия, но усилием воли взяла себя в руки и чуть двинула коленом.

Доналд замолчал на мгновение и посмотрел ей в глаза. Ей показалась, что в его взгляде промелькнуло нечто, весьма похожее на усмешку, но тут же исчезло. Одновременно исчезла и рука.

Она незаметно выдохнула.

Ужин продолжался больше двух часов, одно блюдо сменяло другое, где-то в середине на столе появилась и третья бутылка вина. Голова Саманты кружилась, но не от выпитого, а от волнения, ожидания, предвкушения...

Примерно в половине одиннадцатого Доналд накрыл ее ладонь своей, сжал и проникновенным тоном спросил:

– Ты не устала? Если хочешь, я вызову такси и отвезу тебя домой.

Господи, вот оно...

Она колебалась совсем недолго.

– Да, Доналд, пожалуйста, отвези...

Он поднял левую руку, призывая официанта, но правой не отнял. Саманте казалось, что именно от его руки исходят электрические разряды, пронзающие все ее тело, обжигающие, опаляющие, лишающие способности думать, заставляющие желать лишь одного...

Саманта пребывала в таком возбуждении, что, когда Доналд достал чековую книжку и ручку, чтобы оплатить счет, она едва не вскрикнула от разочарования, что их контакт волей-неволей прервался.

По дороге к машине он поддерживал ее за локоть, а ей так хотелось ощутить его руки на плечах, на талии, на бедрах...

И в такси он на этот раз не сделал попытки прижать ее к себе и поцеловать, а сидел молча и будто чего-то ждал. Ждала и она... Ждала, когда они подъедут к дому, войдут внутрь и она повернется к нему, а он притянет ее к себе и...

И дождалась. Выйдя из машины и сглотнув стоящий в горле ком, она проговорила слова приглашения выпить по последнему бокалу чего-нибудь и направилась к крыльцу. Порылась в сумочке дрожащими руками, отыскивая ключ, сунула его в замочную скважину, распахнула дверь, вошла и остановилась, едва не теряя сознания... Доналд вошел следом, ногой захлопнул дверь, схватил ее за плечи обеими руками и прижал к стене. С силой впился губами в ее губы, причиняя боль, но такую сладостную, такую упоительную, что она впивала ее с наслаждением.

А потом он собрал в кулак ее пышные, рассыпанные по плечам каштановые волосы и толкнул на колени, вниз, туда, где второй рукой уже расстегивал ширинку.

Она вскрикнула, попробовала оттолкнуть его, вскочить, но он держал ее крепко, не давая освободиться. И вот уже раскаленный, возбужденный, пульсирующий член тычется ей в лицо, пытаясь проникнуть в рот.

– Ну же, ну же, не кобенься, возьми, пососи, ну же, сучка, знаю же, ты хочешь, – доносятся сверху ужасные, омерзительные слова.

Это не со мной... это не наяву... не может быть... это просто ночной кошмар...

Она сделала усилие в попытке проснуться, но боль в волосах дала ей знать, что происходящее не имеет никакого отношения к сновидениям.

Ничто, никакая сила на свете не могла заставить ее сделать то, что требовало от нее это чудовище, но зато она сумела-таки отвернуть лицо и что было сил впилась зубами в его бедро.

Он заорал от боли, швырнул ее на пол и в бешенстве принялся хлестать по щекам.

– Шлюха! Ах ты мерзкая, гнусная шлюха! Что ты о себе вообразила, дрянь?! Паскуда, гадина! В твоем возрасте баба за счастье должна почитать, что ей еще кто-то дает отсосать! Сука вонючая!

Она свернулась клубком, скуля от боли и ужаса и закрывая лицо и голову от ударов, но Мередит не удовлетворился и несколько раз пнул ее ногой.

И только потом, когда она перестала ощущать что бы то ни было, кроме всепоглощающего стремления к спасительному забвению смерти, раздался оглушительный грохот захлопнувшейся двери, сотрясший весь дом, и наконец тишина...

Веселый солнечный луч пробрался сквозь неплотно закрытые жалюзи в темный холл, игриво пробежал по светло-голубому ковру, перепрыгнул через перила ведущей на второй этаж лестницы и вдруг наткнулся на лежавшую на полу женщину в вечернем платье. Он на мгновение замер, будто в нерешительности, но силы природы заставили его продолжить движение, и вот он уже затанцевал на нежной коже щеки, на носу, на смеженных веках.

Саманта шевельнулась, дернула головой и застонала. Медленно-медленно открыла глаза, осмотрелась, не понимая, где находится и почему, и... все вспомнила.

Слезы потоком хлынули из глаз, но они не могли, просто не в состоянии были смыть из памяти ужасающие картины предыдущего вечера.

Ее охватили ужас, стыд и отвращение к себе.

Нет! Нет, нет и еще раз нет! Я не могу, не хочу жить с этим! Каждое утро просыпаться с мыслями о том, как валялась у его ног, как он бил меня по лицу, как толстый член лез в рот... Каждый вечер ложиться в постель и вспоминать о том же... Нет, не могу – и все! Лучше покончить с этим раз и навсегда...

Она с трудом встала и двинулась к лестнице.

Иди же, дура, тупая, бестолковая, бессмысленная идиотка, иди! Тридцать лет, а все ума нет. Тридцать лет, а так и не научилась отличать порядочного человека от проходимца и прохвоста. Тридцать лет – и никакой надежды. Ни малейшей. Как ты не поняла сразу, кто он такой? Ведь все об этом говорило, начиная с того первого мгновения, когда он так нагло подмигнул тебе. А ты... ты поверила глупому объяснению. Настолько глупому, что даже и вспоминать не хочется. Нет, это невозможно. Даже Бетти, которая не видела его ни разу, предупреждала, моментально почуяв неладное.

Тебе незачем жить. Ничто тебя не ждет впереди, кроме позора и бесконечной боли. Иди и покончи со всем раз и навсегда. Не бойся. Самое страшное уже произошло. Смерть – это облегчение, это утешение, это пустота и благословенное забвение. Иди. Еще несколько шагов – и тебе не придется больше никогда вспоминать, раскаиваться, страдать... Ты просто уснешь... без сновидений, тихо и мирно... Иди. Не думай ни о чем, кроме ожидающего тебя покоя. Не думай. Считай ступени. Вот так, осталось всего пять. Четыре. А потом несколько ярдов по коридору – и ванная. Ты сможешь наконец раздеться, скинуть проклятое платье за полторы тысячи, которое еще вчера казалось тебе произведением дизайнерского искусства, а сегодня и навсегда останется свидетелем твоей глупости, твоего позора.

Она вздрогнула и рванула легкую золотистую ткань от самого верха, не в силах терпеть ее прикосновение ни единого лишнего мгновения.

Нет, я не буду думать об этом. Не буду. Осталось еще три шага. Один. О, наконец-то.

Саманта закрыла за собой дверь, привалилась к ней спиной и бессильно сползла на прохладный мраморный пол, не замечая, что по лицу снова льются потоки слез. В голове гудело и стучало, под закрытыми веками кружились яркие, отчетливые картины – каждая следующая мучительнее предыдущей. Машинально протянув руку, она открыла горячий кран и пустила воду, потом стянула изувеченное платье и белье, скомкала их, швырнула в угол и кое-как заползла в ванну, где долго сидела, бессмысленно глядя прямо перед собой.

Она не заметила, как вода поднялась до уровня слива и превысила его, как добралась до самого края и потекла на пол. Да что там потоп, когда она не чувствовала даже физической боли от слишком горячей воды, столь сильны были терзания моральные.

И когда терпеть уже стало невозможно, когда все вокруг было заполнено то образами злобно усмехающегося Мередита, хлещущего ее по щекам, то Джона, возвращающегося после очередного загула, дышащего перегаром и швыряющего ей грязные, потные, заляпанные помадой футболки и трусы со следами спермы.