– Я голова дружины! – отозвался молодой, статный воин в серебристом блестящем шеломе, державший под уздцы серого в яблоках коня.
– Подъезжай поближе!
Воин, легко вскочив на коня, хлестнул его плетью, вылетел вперед и остановился перед Александром.
– Я Домаш, начальник отряда псковской дружины. Привет тебе, княже, мой господине Александр Ярославич!
– Не боярина ли Твердилы ты сын?
– Нет! И не сын и не брат. И он враг мне. Это он впустил немцев в детинец.
– Как же ты впустил врагов в Русскую землю, в наш отчий дом? Как впустил без боя в детинец?
– Совет бояр решил, а меня и не известил.
– Жди меня здесь.
Князь отъехал в сторону.
– Гаврила Олексич! – окликнул он.
– Я слышу, княже, мой господине!
– Ко мне, ближе!
Гаврила подъехал вплотную и тихо сказал:
– Жду приказа твоего.
Александр, тоже вполголоса, сказал:
– Сейчас я буду на вече. Сотню выстрой возле думного помоста, где соберутся бояре, и жди меня.
– Исполню, княже!
– Псковских ратников не распускать. Пусть и они будут наготове. Завтра выйдем в поход. Мне и псковичи там пригодятся. Сейчас каждое копье надо держать на счету.
– Понял, княже, мой господине!
На псковском большом вече
Не на Кром, к обычному месту большого веча, а на поле уже валом валил народ, толковал меж собой и теснился, желая проникнуть ближе к тому месту, где уже собрались главные именитые правители города.
Александр подъехал туда вслед за несколькими дружинниками, пробившими ему путь сквозь толпу. Он сбросил на руки слуги-оруженосца красный плащ – корзно, оправил пояс и поднялся по каменным ступеням на площадку, где стояли псковские бояре. Они безмолвно взирали на молодого, но грозного Новгородского князя.
– Я не кладу поклона вам ни по-писаному, ни по-ученому! – Голос Александра звучал вызовом, полным ненависти и гнева. – Я хочу узнать, по чьему извету, по чьему наговору вы впустили без боя в старый вольный Псков наших вековечных врагов – немцев-хищников? – Александр говорил громко и отчетливо, и слова его далеко были слышны в затихшей толпе.
Впереди бояр стоял богатырского вида благообразный старик с длинной серебристо-белой бородой, в малиновой бархатной шубе до пят. Двумя руками опираясь на высокий посох с золотым набалдашником, он суровым взглядом темных глаз из-под нависших густых бровей всматривался в новгородского дерзкого пришельца.
Он заговорил хриплым от гнева голосом, стуча посохом:
– Вижу я, что ты приехал к нам как молодой кочет, как неуч и невежа! Нашему псковскому вечу ты поклона не кладешь, ровно иноземец некрещеный. Не ты ли учить нас собираешься?
Александр, прищурив глаза, всматривался в старика и молчал. Старик продолжал:
– По чьему наказу ты сюда пожаловал и как звать тебя по имени? Ежели скажешь, то мы и ответ тебе держать будем.
– Зовут меня князь Новгородский Александр Ярославич. А приехал я по наказу отца моего, князя Суздальского и Владимирского Ярослава Всеволодовича, для суда и расправы…
Старик задрожал от гнева и стукнул посохом о землю:
– Прежде чем творить суд и расправу, надобно всю правду-истину узнать и ума-разума набраться, дерзостный буян переяславльский! Не тебе нас уму-разуму учить! Вот ежели бы отец твой, князь Ярослав Всеволодович, воевода преславный, прибыл сюда и судить и рядить нас пожелал, тогда бы мы с охотою все горести наши и нужды ему поведали, и, может, он похвалил бы нас за то, что мы, умудренные долгими бедами, крови христианской без надобы не проливали и древний вольный Псков со всеми его слободами нетронутым сохранили. Немец пришел сюда в такой силе тяжцей, грозя все сжечь, все разграбить, что мог благодатную землю Русскую обратить в угли и пепел. И вот мы, думные бояре, с тремя немецкими фохтами потолковали, мирком да ладком договорились, чтобы дальше в дружбе жить и сто лет по суседству торговать и добра наживать…
В толпе послышались отдельные голоса и смешки.
Александр резко оборвал старика:
– Ты, старый лис, мне своего имени и отчества не сказал, а я по хитрым уловкам тебя узнаю, по длинному пушистому хвосту, что у тебя из-под шубы вылез и помахивает. Не ты ли боярин Твердило Иванкович?
