нужно. О черт возьми, Норри!

— Чарли, это был несчастный случай.

— Я отвлекся. Был невнимателен. Думал об этом проклятом последнем сроке и в результате как раз его провалил!

(Я был очень близок к чему-то в тот момент; к чему-то более важному, чем моя собственная смерть.)

— Чарли, это пустой треп. По крайней мере половина вины ложится на придурка, который проверял этот кислородный баллон на фабрике. Не говоря уж о потрясающем идиоте, который забыл заправить топливом машину сегодня утром.

Мы выполняем эту обязанность по очереди.

— И кто этот идиот? — спросил я, прежде чем успел подумать.

— Тот же самый идиот, который стартовал, не захватив дополнительного воздуха. Я.

Ее слова вызвали неловкую тишину. Я начал думать, что бы сказать такого, имеющего смысл или полезного. Или сделать. Давайте разберемся. У меня было меньше восьмой части баллона воздуха. У Норри, возможно, целый баллон и еще четверть: она использовала не так много воздуха для упражнений. (Оборудование Космической Команды, как и стандартные скафандры НАСА до них, содержит воздуха примерно на шесть часов. Р— костюм звездного танцора имеет запас воздуха только на половину этого срока, но наши скафандры красивее. И у нас всегда есть рядом сколько угодно сосудов с кислородом, привязанных ко всем нашим камерам.) Я потянулся вперед, отстегнул ее полный кислородный баллон, и молча передал ей через плечо. Она так же молча приняла его и вынула набор средств первой помощи из отделения на рукавице скафандра. Оттуда она вынула трубку в форме буквы «Y», убедилась, что оба верхних конца запе— чатаны, и воткнула трубку нижним концом в сосуд с воздухом. Из набора она достала две удлинительные трубки и присоединила их к концам буквы «Y».

Все устройство она прикрепила к боку машины до тех времен, пока оно нам не понадобится. Воздушный коктейль с двумя соломинками. Затем она с трудом развернулась на сиденье, пока не оказалась лицом ко мне.

— Я тебя люблю, Чарли.

— Я тебя люблю, Норри.

Никогда не верьте, если кто-нибудь скажет вам, что обниматься в р— костюме — пустая трата времени. Обниматься — никогда не бывает пустой тратой времени. Спина у меня болела страшно, но я не обращал внимания.

Шлемофон затрещал на другой радиоволне: вызывал Рауль, который добрался до Тома и Линды.

— Норри? Чарли? Том в порядке. Врач скоро прибудет, Чарли, но к тому времени, как он доберется, вам это уже не поможет. Я вызвал Космическую Команду, здесь рядом нет регулярных трасс, вообще ничего нет по соседству.

Что нам делать, проклятие, Чарли, что нам делать?

Гарри, должно быть, был очень занят с Томом, иначе он бы уже отобрал микрофон.

— Вот что ты должен сделать, приятель, — сказал я спокойно, разделяя слова, чтобы он утих. — Нажми на кнопку «запись», ладно? Теперь подключи динамики, чтобы Линда и Том были свидетелями. Готово? Хорошо. «Я, Чарльз Армстед, находясь в здравом уме и трезвой памяти…»

— Чарли!

— Не испортите пленку, приятель. У меня нет времени делать слишком много дублей, и мне есть чем заняться получше. «Я, Чарльз Армстед…» Это не заняло слишком много времени. Я оставил все Компании и сделал Толстяка Хэмфри полноправным партнером. «Ле Мэнтнан» закрылся месяц назад, его удушила бюрократия. Затем настала очередь Норри, и она повторила меня почти дословно.

Что оставалось делать после этого? Мы попрощались с Раулем, с Линдой и с Гарри, постаравшись сделать прощание как можно короче. Затем мы выключили наши радио. Норри было неудобно сидеть на сиденье лицом назад; она снова уселась обычным .образом, а я обнял ее, сзади, как пассажир мотоцикла. Наши шлемы соприкасались. О чем мы тогда говорили, вас действительно не касается, черт побери.

Уходили минуты часа — самого полного часа, какой когда-либо был в моей жизни. Вокруг нас простиралась бесконечность. Мы оба были невеж— дами в астрономии, и мы давали собственные имена созвездиям во время нашего медового месяца. Банджо. Злобно глядящий зверь. Охапка сена Ориона. Большой кальян и Маленькая трубка. Три близкие звезды неподалеку от Млечного Пути естественно стали Тремя Мушкетерами. Таким вот образом. Теперь, спустя многие месяцы, мы перебираем их имена снова, возрождая этот медовый месяц. Мы говорили о наших несбывшихся планах и надеждах. Мы по очереди теряли силу духа и по очереди утешали друг друга, а потом мы потеряли силу духа одновременной утешали друг друга тоже одновременно. Мы рассказали друг другу те последние тайны, которые хранят даже супруги, счастливые в браке. Дважды мы согласились снять р— костюмы и покончить с этим. Дважды мы передумали. Мы говорили о детях, которых не завели, и о том, как хорошо для них, что мы их не завели. Мы пили сладкую воду из трубок в шлемах. Мы говорили о Боге, о смерти, о том, как нам неудобно и как это глупо — умирать в неудобном положении; как глупо умирать вообще.

— Нас убило напряжение спешки, — сказал я в конце концов. — Мы так торопились успеть к какому-то идиотскому, проклятому, крайнему сроку.

Жуткая спешка. Но зачем? Теперь наш метаболизм не позволит высадиться нам на необитаемом острове космоса. Что-то здесь было не то. (в тот момент я был очень близок к истине, очень.) Чего мы так боялись? Что такого есть на Земле, что мы рисковали своими шеями, чтобы это сохранить?

— Люди, — серьезно ответила Норри. — Красивые места. Здесь, наверху, не очень-то много ни тех, ни других.

— Ага, места. Нью-Йорк. Торонто. Чесспулс.

— Нечестно. Остров принца Эдуарда.

— Ага, и сколько мы могли там провести времени? И сколько времени осталось до того, как там тоже вырастет проклятый город?

— Люди, Чарли. Хорошие люди.

— Семь миллиардов людей, копошащихся в одном распадающемся муравейнике.

— Чарли, взгляни сюда. — Она показала на Землю. — Ты видишь «оазис в космосе»? Кажется ли он тебе перенаселенным?

Она меня поймала. Только в космосе могло создаться такое потрясающее впечатление от нашей родной планеты — сплошная, обширная, нетронутая дикая природа. Нигде никого на большой части Земли, и только изредка мерцание огней или крошечная мозаика служат свидетельством существо— вания человека. Человек, возможно, загрязнил до предела атмосферу планеты

— по краям на закате она выглядит не толще яблочной кожуры — но он пока почти не оставил видимых отсюда отметин на поверхности родной планеты.

— Нет, не кажется. Но на самом деле это так, ты сама знаешь. У меня там все время болит нога. Там воняет. Там грязно, полно микробов, там все пропитано злом, окутано безумием, по пояс погружено в отчаяние. Не знаю, за каким чертом я вообще хотел туда вернуться!

— Чарли!

Я понял, как громко кричал, только когда обнаружил, что ей пришлось сильно повысить голос, чтобы перекричать меня. Я замолчал, ужасно злой на себя. «Ты снова хочешь капризничать? Что, последнего раза тебе было мало?» «Извини, — ответил я себе. — Я просто никогда еще не умирал».

— Прости, дорогая, — сказал я вслух. — Мне кажется, я просто несильно интересовался Землей с тех пор, как закрыли «Ле Мэнтнан».

Я начинал это говорить, как шутку, но прозвучало несмешно.

— Чарли, — сказала она странным голосом.

«Вот видишь? Теперь она заведет этот разговор, все сначала».

— Да?

— Почему «Обезьяньи перекладины» то вспыхивают, то гаснут?

Я сразу проверил воздушный баллон, затем соединительную «Y»-трубку, клапаны. Нет, с воздухом у нее было все в порядке. Тогда я посмотрел.

Никаких сомнений. «Обезьяньи перекладины» мигали вдалеке — иллюминация на рождественской