Мои двоюродные братья, Иван и Шура Панкины, готовились уйти в партизаны. Забегая вперед, скажу, что они отчаянно дрались в партизанском отряде, но погибли как герои в одном из боев 1942 года.

Ранним утром, собрав весь свой багаж, мы отправились в дорогу. До самого большака провожали нас родные тети и двоюродные братья и сестры. Голосили, причитали, обнимали мать, прощались, рыдая по своим мужьям, ушедшим на фронт, как по покойникам.

С большим трудом мне удалось оторвать их друг от друга. Надо отправляться в путь. На попутной подводе приехали мы в Белев, покрыв 30 км пути. В Белеве опять остановились у тети Устиньи. Она работала на железнодорожной станции, и через нее мы надеялись достать билеты до Ленин града. Но, несмотря на старания, бищпы на Ленинград и даже на Москву приобрести было невозможно, их просто не продавали. С большим трудом приобрели мы билеты до Тулы. Прощание на платформе с тетей Устиньей — и мы опять в пути, в переполненном вагоне едем в Тулу.

В Туле на вокзале большое скопление народа, едущего в разных направлениях. У билетных касс сутками безрезультатно выстаивают гражданские пассажиры. Путь на Москву закрыт. Билеты могут получить только военные, и то по разрешению начальника вокзала. Ищу в этой толчее попутчиков, ленинградцев. И нахожу ленинградца, учащегося 7–й Ленинградской специальной артиллерийской школы, моего ровесника Бориса. Он в полувоенной форме с удостоверением артиллерийской спецшколы. Пытается приобрести билеты на Москву, но все безрезультатно. Себе лично он мог бы еще достать билет, но он едет не один, а с матерью, тетей и двоюродной сестренкой десяти лет. Едут они из Киева и вот застряли в Туле. Договариваемся пробиваться вместе. Познакомив друг с другом своих родственников и собрав их всех в одном месте, мы с Борисом берем командование на себя. Ищем выход из создавшегося положения. Нас снабжают деньгами, и мы попутно пополняем нашу группу продовольствием. Ввиду того, что проезд через Москву закрыт, решаем двигаться в объезд Москвы с востока через Ряжск, Рязань, Ярославль, Вологду, Череповец, Тихвин, Волхов. Двигались когда на пассажирских, а чаще на грузовых поездах, на открытых платформах. В пути попадали и под обстрел немецких пикирующих бомбардировщиков. Но упорно двигались к своей конечной цели. Справа и слева вдоль железнодорожного пути встречались опрокинутые, исковерканные и сожженные остовы железнодорожных вагонов, разбитые паровозы. Иногда при налете «стервятников» поезд останавливался, и мы кубарем скатывались под насыпь, прихватив с собой только документы и деньги. Когда «натешившись» над поездом, отстрелявшись и отбомбившись, фашисты улетали, мы возвращались на свои платформы и продолжали путь. Если с самолетов проводился только обстрел из пулеметов, поезда, как правило, не останавливались и продолжали свой путь, а мы вынуждены были, как бойцы, пере носить все «радости» свиста и рикошета пуль, прячась за бортами платформ и грузов. Поначалу все это пугало наших женщин, особенно строгий приказ, запрещающий проезд пассажиров на товарных поездах, карающий нарушителей расстрелом. Постепенно все привыкли к этой боевой военной обстановке, даже тетя Бориса. Грузная, полнотелая, она страдала одышкой и чрезмерной потливостью.

Чем ближе мы приближались к Ленинграду, тем чаще были налеты авиации. Еще несколько суток — и мы в Тихвине, а через несколько часов уже в Волховстрое. Но здесь стоп. Дальше на Ленинград поезда не ходят. Немцы перерезали железную дорогу. Все чаще стали налеты авиации на Волховстрой. При налетах мы прятались в щели, вырытые прямо на привокзальной площади. От начальника вокзала мы узнали, что на Ленинград пошли два бронепоезда. Если они прорвутся, движение будет восстановлено. Через сутки один бронепоезд вернулся назад. Движение поездов в сторону Ленинграда не было восстановлено. Женщины приуныли. Мать Бориса предложила нам временно поселиться где–нибудь в деревне. Мы там смогли бы найти работу и прожить до тех пор, пока не отгонят немцев от Ленинграда. Она смогла бы работать учительницей в школе, а мы все тоже нашли бы подходящую работу в совхозе или колхозе.

За такими вот размышлениями застало нас известие о прибытии колонны военных грузовиков из Ленинграда. Не мешкая, мы с Борисом разыскали эту автоколонну. После наших переговоров с капитаном, начальником колонны, выяснилось, что автоколонна действительно прибыла из Ленинграда, привезла хлеб и через сутки порожняком вернется в Ленинград. На нашу просьбу прихватить и нас с собой капитан сначала согласился, но, узнав, что с нами еще три женщины и двое детей, отказался. Мы обещали ему и хорошие деньги, и помощь в дороге. Ничто не помогало. от денег он сразу отказался. И только после того, когда мы ему порядком надоели своими просьбами, не давая ему прохода, капитан сдался, согласился взять нас всех, но с одним условием, что мы будем во время движения следить за воздухом (за небом). Мы с радостью согласились.

На другой день, еще до рассвета, мы тронулись в путь. Борис со своими родными в кузове головной машины, я с мамой и братом в кузове последней машины колонны. Двигались по каким–то лесным грунтовым дорогам. Выезжая на открытые места, мы смотрели за небом. Нам повезло. Погода была пасмурной, и немецких самолетов не было видно .

Поздним вечером мы прибыли в Ленинград, подъехали к Московскому вокзалу. Был уже комендантский час. Ходить в эти часы без пропуска нельзя. Мать Бориса предложила нам переночевать у них, так как они жили недалеко от Московского вокзала. Мы согласились. Квартира их оказалась без хозяина, отец Бориса. На столе лежало письмо от него. В письме было сказано, что он мобилизован и направлен на фронт. Спали не раздеваясь, на полу, ведь мы давно не мылись. По сравнению с дорожными ночлегами, это был комфорт, ведь мы были дома, в Ленинграде!

После больших тревог, обстрелов и бомбежек в пути мы снова дома, в Ленинграде. Рано утром, даже не позавтракав, мы, поблагодарив своих спутников и радушных хозяев и распрощавшись с ними, как на крыльях поспешили к себе на канал Грибоедова в свой дом номер 160, у Аларчина моста. Очень жаль, что в спешке мы не записали и не запомнили адрес наших добрых попутчиков и их фамилии. За время опасного и тяжелого пути мы сдружились С ними, как с родными. Где ты, Борис, выжил ли ты в блокаду? Пережил ли войну?

Отец не ждал нас, так как Ленинград был фактически уже отрезан от Большой земли. Он собирался на работу. Велико же было его удивление и удивление наших соседей, когда мы с нашим багажом ввалились в квартиру. К несчастью, наш приезд совпал с днем отмены коммерческой торговли. Население Ленинграда полностью перешло на обеспечение продуктами по карточкам. В городе уже стала ощущаться нехватка продовольствия. Если в маленькой столовой на углу проспекта Огородникова и Лермонтовского проспекта (дом 2/45) можно было еще без талонов и карточек поесть чечевичной каши, то во всех остальных столовых требовали талоны с продуктовых карточек. Не без труда выдали продуктовые карточки и нам.

Школы не работали. Мои однокашники устроились кто где. Большинство ребят поступили учениками на завод. Мне было шестнадцать, а тем, кому исполнилось семнадцать, сумели записаться в ополчение. Мой приятель по дому Сергей Егоров уже щеголял в военной форме учащегося 9–й специальной артиллерийской школы. Спецшкола готовила кадры для артиллерийских училищ[1]. Форма была красивая. Китель с двумя перекрещенными стволами на петлицах, синие брюки с красным кантом, ботинки, шинель командирского покроя, фуражка, ремень с латунной пряжкой и звездой как у курсантов военных училищ. Все это вызывало зависть дворовых мальчишек. Сергей и другой спец с нашего двора уговорили и меня поступить в их 9–ю спецартшколу.

Войне не видно конца, воевать нам все равно придется, так лучше воевать со знанием дела, командиром, а не рядовым бойцом. Я, в свою очередь, уговаривал поступить в спецшколу и своих однокашников: Петрова Павла, Кармазина Бориса и Зорина Сергея. Первые двое не согласились, а Зорин Сергей так же, как и я, подал заявление в 9–ю САШ. И вот мы на медицинской комиссии. Я боялся, что меня забракуют по зрению. Уговорил Зорина пройти окулиста еще раз уже с моей