перелезть через бруствер горизонта, а вы уже спите как сурок.

Будда выгуливает свою собачку. Собачку зовут Спарки, у нее длинный серебряный поводок.

Будда и Спарки гуляют по полю для игры в гольф.

– Эй! Эй, приятель! – кричат игроки. – Кто этот жирный идиот? Гоните его прочь!

Возле семнадцатой лунки Будда находит гриб; возле восемнадцатой съедает его.

А теперь Будда запускает собачку, как воздушного змея. Серебряный поводок рвется, и Спарки парит над крутыми шиферными крышами. Звонкий лай разлетается тявкающим громом. Каждую встречную тучку Спарки обнюхивает, как мусорный ящик.

Повара в ресторанах бьют в сковороды и подбрасывают в воздух кусочки мяса: за «Суп из собачки Будды» можно заломить хорошую цену! Надо только подманить Спарки пониже. Знаменитые кулинары облепили трубы и пожарные лестницы. Они колотят деревянными ложками по котелкам. Громче, громче… От этого грохота вы и просыпаетесь.

– Иду, иду!

В новом здании будет круглые сутки дежурить консьерж; Белфорд уже не сможет ворваться вот так, без предупреждения. Это ведь наверняка он! Кью-Джо никогда не просыпается раньше девяти, ее психике необходим глубокий ежесуточный анабиоз. С брокерской «дискотеки» тоже вряд ли кто-то придет: если Познер возжелает вас увидеть или Сол с Филом захотят извиниться – они подождут до понедельника.

Ну да, так и есть. В дверях стоит Белфорд. И выглядит он неважно.

Заросший, с мутными глазами – любимый явно не спал всю ночь. Скромный костюм измят и окровавлен, губы и нос отекли, волосы непричесаны – наверное, впервые за взрослую жизнь. Левая ладонь и рукав покрыты липкой желтой пакостью: на рассвете он сидел на крыльце, размахивая банановым эскимо, любимым завтраком Андрэ. Вы гасите волну раздражения, понимая, что и сами сейчас не на пике физического потенциала. Прежде чем критиковать Белфорда, нужно хотя бы сходить в ванную и посмотреться в зеркало.

Глаза у отражения красные и припухшие от вчерашних слез. В остальном ничего из ряда вон, не считая филиппинского колорита, вызывающего обычное легкое удивление. Привыкнуть к этому невозможно, сколько ни живи. Благодаря валлийской крови матери вы счастливо избежали приплюснутой широкой переносицы, делающей всех филиппинских женщин похожими на хулиганок – даже тех, у кого гардероб забит черными корсетами и туфлями на высоком каблуке. Миниатюрный точеный носик достался в подарок от матери, однако все остальное – кожа, волосы, губы, разрез глаз – прибыло на генетической барже из Манильской бухты. Детские попытки разобраться в своих корнях окончились крахом: во-первых, вы родились в Окленде, а выросли в Сиэтле, в атмосфере скорее богемной, чем этнической; во-вторых, Филиппинские острова вообще не отличаются самобытностью – национальные особенности сглажены тремя веками испанского господства, пятью десятилетиями сидения в тени американского стального крыла, японской оккупацией, китайской эмиграцией и двадцатью годами радикальной диктатуры. Более того, родина ваших предков – единственная азиатская страна, колонизированная еще до того, как в ней сформировалось централизованное правительство, не говоря уже о развитой культуре. Будучи подростком, вы нашли удобное решение проблемы самоопределения: забыть про внешнюю обертку и сосредоточиться на содержимом – стопроцентной женщине-янки. Что ж, когда люди не видят в вас американку, это еще можно понять; но куда деваться от зеркал, которые словно говорят: «Кого ты пытаешься обмануть?» Действительно, кого?

Умыться, почистить зубы, взбить волосы, опорожнить мочевой пузырь (ни намека на проклятый запах спаржи), бросить еще один взгляд в зеркало. Фланелевую пижаму нужно снять! Пижама летит на пол – и тут же снова оказывается на плечах.

Уж лучше неряхой, чем нагишом, думаете вы, возвращаясь к своему кавалеру.

Белфорд лежит на кровати, закрыв глаза; в его лице столько скорби, что хватит на три итальянские оперы и еще останется экзистенциалисту на бутерброд. Вы ложитесь рядом – только чтобы утешить, ничего такого! Как будто Белфорд не может утешиться с застегнутой ширинкой. Его возбуждение растет у вас под рукой – дай бог суммам на ваших счетах так расти! Ага, пора фиксировать прибыль. Глаза Белфорда распахиваются, он не может поверить в такую смелость. Вы и сами в нее едва верите: щеки горят пунцовым огнем, фланелевые штанишки съезжают до колен – наездница седлает жеребца. Опа! Чуть-чуть мимо цели. Еще сантиметром южнее, и вы отправились бы, образно говоря, по стопам Энн Луиз. Приподняться, подвинуться. Вот теперь порядок – ракета зашла в пусковую шахту. Зубы прихватывают нижнюю губу, мышиный писк рвется наружу… Признайтесь, Гвендолин, – это то, чего вам не хватало!

Выгнув спину, запрокинув голову, обхватив руками собственные груди, гарцуя и ерзая, вы победоносно въезжаете в утро. Прогулка весьма недолгая, да и не такая уж приятная, но в конце попадаешь куда нужно. Таков Белфорд как любовник – дешевое средство передвижения.

Кью-Джо утверждает, что вы никогда не испытывали настоящего оргазма. Откуда ей знать? Даже если бы она подслушивала у замочной скважины – стоны и крики не в вашем стиле. С другой стороны, не исключено, что она права: откуда вам знать? Лишь потому, что на определенной стадии соития возникает ощущение, будто погружаешься в кипящий куриный жир, а потом чувствуешь легкий стыд и желание помыться… может, это вовсе не оргазм?

К счастью для всех участников недолгой прогулки, Белфорд засыпает практически мгновенно. Осторожно, чтобы не вызвать повторного возбуждения, вы слезаете с кровати, бежите в ванную и принимаете долгий тщательный душ – как всегда после секса. Помазаться, попудриться. Осмотреть гардероб. Костюмчики «Шанель», блузки «Ральф Лорен», пиджачки «Донна Каран» – многие из них куплены в рассрочку и до сих пор не выплачены. Чем дольше смотришь, тем сильнее чувство, что сейчас надо быть ласковой – очень, очень ласковой – с Белфордом Данном.

Послушный «порше» на всех парах несется к супермаркету – и возвращается, нагруженный всем необходимым для быстрого классического завтрака: яичницы с ветчиной, любимого блюда дровосеков и филиппинских барабанщиков. Кыо-Джо считает, что любимое блюдо всех мужчин – это то, что грубые, невоспитанные люди называют «минет». Покажите мне жену, которая не сосет, говорит она, и я покажу вам мужа, которого можно увести. При одной мысли об этом вы плюете в раковину – со всем изяществом, на которое способны.