достойными наших лучших тружеников.

В долгу перед кулинарами и наши пропагандисты. Они должны смелее показывать все недостатки буржуазной кулинарии, которая, будучи бездуховной по своей сути, стремится лишь к тому, чтобы наполнить желудки трудящихся и тем самым отвлечь их от борьбы за другие права и свободы.

Сейчас, товарищи, вопрос кто кого – стоит серьезно, как никогда. Наши противники, я бы сказал, скептически, а иной раз и со злорадством утверждают, что мы никогда не достигнем температуры кипения, а значит, и суп наш никогда сварен не будет. Ну что ж, пусть тешатся такими иллюзиями, если они им дороги. Наука утверждает, что температура кипения равняется ста градусам имени Цельсия. Доступно ли это нам? Я думаю, да, доступно. Если мы удвоим, утроим наши усилия, если используем при этом положительный опыт братских пищеблоков, мы несомненно сможем довести температуру кипения до ста пятидесяти, двухсот и даже до трехсот градусов. Но как это сделать? Прямо скажу, что у нас пока готовых рецептов нет. Обо всем этом надо подумать нашим физикам. Буржуазная наука утверждает, что такой температуры нельзя достичь, не разведя огня. Очевидно, в этом есть доля истины. Но огонь, товарищи, стихия коварная. Она может принести как пользу, так и беду. Мы это хорошо знаем из нашей истории. Мы никогда не забудем, сколько людей погибло от неосторожного, а в некоторых случаях, образно говоря, и преступного обращения с огнем. Поэтому мы боролись и будем бороться против всякого огня и призываем всех добиваться его полного запрещения.

Могут спросить, но если не разводить огня, то как же добиться достижения необходимой температуры? Тут, товарищи, я думаю, на помощь нам должен придти человеческий фактор. Наши люди не какие-то бездушные винтики, а живые существа, в каждом из которых бьется живое горячее сердце при температуре в среднем 36,6 градусов, а иногда даже и выше. Так что только три человека, собираясь вместе, уже могут дать температуру выше запланированного минимума. Но нас, товарищи, не три человека, а двести семьдесят миллионов. Если мы соберемся вместе, соединим жар наших сердец, сконцентрируем его воедино, сколько получится градусов? Думается, на этот вопрос могут компетентно ответить наши математики, которые, образно говоря, тоже питаются и совсем даже неплохо в нашей столовой. И вот если мы все соединим наши усилия, будем работать еще лучше и еще производительнее, – мы сможем достичь таких успехов, о которых мечтали наши предки и которыми будут гордиться наши потомки. Да здравствует наша администрация! Да здравствует наша кулинария! Приятного аппетита, товарищи!

В нашей стране, как известно, некоторые юбилеи принято праздновать с большим размахом. Юбилей советской власти, вооруженных сил, Ленина, Ленинского комсомола. Наиболее запоминающимися для меня лично были юбилеи во времена так называемого брежневского застоя. В те годы, как раз в соответствии с тогдашней программой партии, должно было наступить полнейшее торжество коммунизма с предварительным перегоном Америки по мясу и молоку. Но, как говорится, партия предполагает, а Бог располагает; планы оказались несколько недоперевыполненными. В результате, Америку не догнали, а тот уровень жизни, до которого постепенно дошел народ, коммунизмом назвать постеснялись. Хотя, почему бы и нет? Основной идеал коммунизма – от каждого по способности, каждому по потребности – может быть вполне достижим, если потребности гражданина будут определяться сверху. Примерно такой коммунизм я даже и изобразил в одном из своих недавних сочинений. Но до столь простого решения вопроса власти сами не додумались, а меня не спросили, и поэтому, когда все обещанные и научно предсказанные сроки вышли, решили заменить светлое будущее бесконечным празднованием юбилеев. Не знаю, как на других, а на писателях и режиссерах в театре и в кино эти юбилеи отражались крайне болезненно. Потому что на время юбилеев все темы более или менее нормальные практически закрывались; партия требовала книг, фильмов, спектаклей о революции, о большевиках и о Ленине. На книги о чем-нибудь другом не хватало бумаги, на фильмы – пленки, а на театры… ну, я даже не знаю, чего именно не хватало, но актеры и режиссеры страдали ужасно. И обычно в канун юбилея, если вы приходили в нужную инстанцию со своей поэмой, пьесой, или сценарием не на генеральную тему, вам обычно говорили: – Ну, что вы! Разве можно с подобной чепухой обращаться в такой знаменательный год! Вот подождите, юбилей отметим, тогда, конечно, тогда приходите, поговорим.

Один кинорежиссер, я помню, приступил к съемке фильма в очень неподходящее время – советская власть начала подготовку к своему пятидесятилетию. Он отснял уже несколько эпизодов, явилось начальство, требует просмотра материала. Посмотрели, руками развели: «Да вы что, – говорят, – смеетесь! Да вы знаете, какой год у нас наступает? Что же вы не могли выбрать, что-нибудь поближе к Ленину и революции? Нет уж, нет уж, очень жаль, но никак ваш фильм разрешить не можем, вот ужо отъюбилеемся, тогда да, а пока что кладем вашу пленку на полку, авось не выцветет». Режиссер, понятно, очень переживал, потерял аппетит, бессонницей начал страдать, ходит, бормочет: «Скорей бы, говорит, этот проклятый год кончился». Ну, в конце концов желание режиссера исполнилось, проклятый год завершился парадом на Красной площади, вялым помахиванием ручек с мавзолейной трибуны, праздничным салютом и всенародным гулянием. Режиссер наш 8 ноября опохмелился, а девятого уже, отталкивая секретаршу, врывается в двери начальственного кабинета, не пора ли мол, приступать к продолжению съемок. А начальство ему, фигурально говоря, фигу под нос, вы что, мол, милый, в календарь давно не заглядывали, не знаете, что ли, что у нас на носу пятидесятилетие славной нашей несокрушимой и легендарной советской армии, то есть? Посмотрел режиссер в календарь, убедился, махнул рукой и заплакал. Хотя на что-то еще надеялся. Но напрасно. Потому что потом пошло пятьдесят лет Комсомолу, сто лет со дня рождения Ленина, тридцатилетие Победы, – пока весь этот круг прокрутили, а советской власти, глядишь, уже и шестьдесят годков стукнуло. А режиссер наш, кстати сказать, все это время тоже не молодел. Хотя жив остался, и за то спасибо. Тем более, что один из двух сценаристов, писавших ему сценарий, за это же время помер. А режиссеру нашему повезло, он вместе с оставшимся сценаристом дожил до перестройки, увидел свой фильм в широком прокате и теперь сам вместе с ним катается. Даже и в наших краях побывал.

А вспомнил я об этой печальной, но с хорошим концом истории, наблюдая за советской литературой и культурной жизнью в нынешнем юбилейном году. Юбилей, то есть семидесятилетие нашей любимой советской власти, собственно говоря, уже на носу, а ни о каких фильмах о Ленине или романах о большевиках я ничего не слышал. Они, конечно, где-нибудь там создаются, но пишут о них не так много, как раньше. Зато узнал я, что другой юбилей, семидесятилетие организации, которая в газете названа ВЧК-ОГПУ-КГБ СССР, будет широко отмечаться и в кино, и в литературе.

Чекисты, надо сказать, к грядущему торжеству стали готовиться загодя, за четыре года до его наступления. И тогда же объявили о литературно-кинематографическом конкурсе на панегирик самим себе. Кто в этом деле преуспеет других, тому будут вручены дипломы и премии до 3000 рублей. Об этом я узнал из попавшей ко мне поздновато «Литературной России» от 24 июля. В этом номере газеты напечатаны два интервью. Первого секретаря союза писателей СССР Владимира Карпова и первого секретаря союза кинематографистов Элема Климова. Интервью не одинаковы. Климов хотя и согласен, что чекистов следует изображать на экране, но критикует некоторых своих коллег, что они это делают халтурно. О чекистах он тоже отзывается как о людях, в работе которых есть отдельные недостатки. Например, прохлопали чужой спортивный самолет. Что касается Карпова, он, в целом, доволен как чекистами, так и писателями.

Судя по словам Карпова, литература о «воинах невидимого фронта» развивается неплохо. Только за последние три года было издано более 250 книг общим тиражом 18,5 миллиона экземпляров. Карпов совершенно справедливо утверждает, что «романтика и героика многотрудной, суровой, зачастую полной страстей и драматизма службы чекистов… всегда привлекала внимание писателей». Вот уж что правда, то правда. Всегда-всегда, с самого начала зарождения органов, писатели пристально следили за их деятельностью. Иногда даже так следили, что по ночам вслушивались, чьи это там сапоги грохают и к кому, уж не ко мне ли? Писатели следили за чекистами, а чекисты за всеми. В том числе и за писателями. Работа с писателями велась самая разная. Писателей сажали, ссылали, стращали, иногда даже убивали. По