Парамонов лежал на кровати спокойный и благостный, будто спал с открытыми глазами. И свою реакцию на мое появление в палате он обозначил только улыбкой. «Наверное, его лекарствами накачали», – подумала я.

– Привет, – шепнула я и положила на тумбочку пакет с яблоками и апельсинами.

– А чего ты шепчешь? – спросил он.

– Потому что мне запрещено с тобой разговаривать. – Я покосилась на дверь. Вдруг заносчивая докторша подслушивает?

– А ты и не говори, ты слушай, а я буду рассказывать…

– Тебе нельзя, – испугалась я, – у тебя память не до конца восстановилась.

– Нет, ты слушай, слушай. – Я начинала понемногу узнавать Парамонова, которого когда-то любила. Тому упрямства было не занимать. – Слушай, я буду рассказывать кратко, но по порядку… Не знаю, когда это началось… Наверное, тогда, когда я окончательно понял, что наши расчеты не оправдались. Я тебе не рассказывал, но в одной из экспедиций мы с Аликом… Черт, у меня до сих в голове все перепутано. Вообще-то Нас было трое, еще Игорь Бражников. Короче, это была наша совместная идея, если можно так сказать. В той же экспедиции, в Новохатске, Игорь трагически погиб, сорвался с нефтяной вышки. – Парамонов перестал бесконечно сбиваться и заговорил быстро, даже очень быстро, словно опасаясь, что самая главная мысль все-таки ускользнет от него. – Мы с Аликом поклялись довести все до конца, но у нас не получалось. А потом он взял и женился, ну и начались у него семейные радости, короче, не до работы. Я назло укатил в Ульяновск, что было там, ты знаешь, я же тебе писал…

Когда речь зашла о письмах, я заволновалась, но перебивать его не стала, пусть выскажется, для него это очень важно, может, даже важнее, чем для меня.

– Ну вот, – продолжал Парамонов, – а потом вышла оказия перебраться в Штаты. Короче говоря, утек я туда вместе с мозгами. И хорошо устроился, условия для работы зашибенные, фундаментальные науки у них отлично финансируются, опять же в душу никто не лезет со всякой дурью. Я там много чего наворочал, но при этом и нашу идейку не забывал. Провел много экспериментов, расчетов… Ты знаешь, оказалось, что это все-таки утопия, а так, черт возьми, хотелось осчастливить все человечество… Ну и когда я это понял, меня такая тоска обуяла, ты не можешь себе представить. Надо же, думаю, десять лет жизни коту под хвост. И ты только не смейся, – он зыркнул на меня смущенными, почти детскими глазами, – так захотелось тебя увидеть. Потому что никто меня так не любил, только ты. – Он уставился в окно, за которым кружила декабрьская метель. – Что, скажешь, мелодрама, дешевые штучки?

Я только покачала головой. А Парамонов с размаху хлопнул кулаком по подушке:

– Не поверишь, но я так отчетливо увидел, как ты стоишь под окнами физического корпуса ищешь меня. Стоишь и ждешь, а я в это время воровато выглядываю из окошка: ушла или нет? И мне так захотелось тебя увидеть. Впрочем, это еще в Ульяновске началось, там я стал эти дурацкие письма писать. Писал, но не отправлял… Мне не хотелось, чтобы это кончилось, как у Алика, – бытом, дрязгами… У меня ведь была идея. Идея! И я не имел права ее загубить на корню.

Теперь уже я не удержалась от вопроса, буквально прикипевшего к языку:

– Те письма, что я в конце концов получила, они…

– Ну да, да, – подхватил Парамонов, – они те самые. Я их писал в Ульяновске, а потом таскал с собой все десять лет и в Россию с собой захватил… Это, конечно, детский сад, но я собирался их тебе продемонстрировать, чтобы доказать, как я в действительности к тебе относился. С этими письмами я притащился на твою старую квартиру, узнал, что ты там больше не живешь… Выяснил твой новый адрес и туда заявился с ними же, но тебя не было дома, и я оставил записку.

– Но не пришел, – отозвалась я эхом.

– Да я собирался прийти и пришел бы, если бы не стал искать Алика… Я ведь когда из Штатов ехал, у меня план был: встретиться с тобой, Аликом и съездить в Новохатск, ну, туда, где Игорь погиб. А тот день был такой суматошный… Сначала ко мне в гостиницу какой-то тип пришел, толстый такой и лысый. И понес такую чушь, про мое якобы открытие. Я ему говорю: чушь все это, блеф. А он в ответ: и плевать, главное, деньги заработать можно, продать технологию каким-то людям. Помню, он все повторял: пятьдесят на пятьдесят…

Боже, так ведь это он про Палтуса! Значит, Сомов был прав, утверждая, что эту кашу заварил старый проходимец.

А Парамонов продолжал:

– Короче, я его прогнал, конечно, а потом пошел к Алику домой. Но ни Алика, ни его жену не застал, а соседи сказали, что он теперь бомжует, а один подсказал, что он на свалке обретается, ну, и где эта свалка. Короче, я туда и отправился, думал, что до вечера вернусь в Москву, уже с Аликом, а там… Алика я не нашел, зато какие-то камуфлированные обезьяны меня там так отдубасили, что…

– Не стоит об этом, – возразила я, – я и так все знаю.

Но Парамонов уже не мог остановиться:

– А потом у меня в голове все переклинило. Так получилось, что весь американский период жизни как бы отошел на второй план, точнее, он вообще перестал существовать. Ну, после того как они, эти милиционеры, меня выбросили, у меня при себе ничего не осталось, кроме писем. Я помнил только одно: мне нужно съездить в Новохатск, а потом вернуться к тебе. Деньги они у меня отняли, про те, что остались в гостинице, я совершенно забыл, добирался до Новохатска на перекладных, кажется, продал что-то из