советские танки и пехота вышли на Херсонесский полуостров.    9 часов 20 минут     Женька видел, как отступают, видел, как наступают, теперь видел, как сдаются. Непонятно, какое из военных действ кошмарнее.   Мясо кругом. Живое, похожее на издыхающее, и мертвое, выглядящее почти живым. Среди калейдоскопа картин победы-поражения Женьке отчего-то запомнился один из солдат крымского полицейского батальона. Стоял на коленях отвернувшись от дороги, молился и покорно ждал когда его пристрелят.   Прорвались. Вошли бронированным острым ножом в агонизирующую, потерявшую разум, тушу. На восьми километрах было лишь две серьезные попытки остановить танки. В узости, где дорога жалась к морю, немцы готовились встретить головные машины гранатами и минами. Но чуть раньше немецкие окопы атаковала шестерка штурмовиков. Когда подошли танки с десантом, из дыма, окутавшего гребень высотки, все равно начали стрелять, навстречу выскочило несколько немцев со связками гранат. Их срезали из десятков пулеметов. Минут пять танки вели огонь по высоте, - часть десанта даже не спрыгивала с брони. Снова вперед. Сквозь тучи и дым пробивалось солнце, освещало изрытые воронками плоскости полуострова, брошенные машины и повозки, трупы, сбившихся в кучки раненых, задравших руки румын. Женька первый раз видел людей сдающихся лежа. Казалось, это трупы просят оставить их в покое. Танки и бронетранспортеры шли колонной, и Женька был рад, что опергруппа сидит далеко не на первой машине. Гусеницы 'тридцатьчетверок' были черно-красными от размолотой плоти, пыли и обрывков одежды. Водитель головной машины захлопнул люк и вел танк практически на ощупь, по команде командира. На тяжелый трал, катящийся впереди танка, было жутко смотреть.   Танк с тралом подбила зенитка. Ударила со ста метров, удачно спрятавшись под маскировочной сетью. Снаряд пронзил броню бортов, вспыхнул двигатель, выпрыгивали танкисты, выдернули механика-водителя. Зенитку даже не расстреляли, - две машины взлетели на капонир, - десант едва успел ссыпаться горохом с ревущих машин. Гусеницы с лязгом крушили металл, наматывали, раздирали маскировочную сеть. Могучее орудие мгновение упрямилось, потом в отчаянии задрало хобот. Десантники автоматными очередями добивали разбегающийся расчет. 'Тридцатьчетверка' вертелась, утюжа ненавистную крупповскую убийцу.   Стрельба началась чуть позже, у немецкой береговой батареи. Открыли огонь пулеметы и два 45-мм орудия в бронебашнях, снятых с советских 'Т-26'. Башни в минуту сшибли с железобетонных оснований. Сложнее было с командным пунктом батареи - трехэтажная толстостенная башня не поддавалась даже снарядам самоходок. Под прикрытием огня подошел КВ, фыркнул в амбразуры из огнемета. Танку успели перебить гусеницу, но стрельба с немецкого КП прекратилась. Сквозь урчание десятков танковых двигателей доносились отчаянные крики, - огнесмесь успела растечься по каземату. Десяток танков занял позицию вокруг батареи, другие машины и бронетранспортеры двинулись дальше. Правее подходила колонна 101-й танковой бригады. Открылось поле аэродрома... и огромная толпа. Десятки тысяч человек.   Советские машины остановились.   - То зоосад, - сказал Торчок, взбираясь на башню.   - Ты мне еще на голову встань, - пробормотал лейтенант командир машины, потрясенно глядя на многотысячную толпу.   - Извиняюся, - боец покачал каской. - Уся Германия здеся.   - Нужно что-то предпринять, - пробормотала Катрин. - Тут оружия, и на Германию, и на Китай хватит. Ломанутся - танк голыми руками перевернут.   Но толпа на взлетном поле просто стояла. А с дороги еще подходили советские машины, сыпались с брони танков и бронетранспортеров стрелки.   Командир батальона приказал двинуться в обход, мелькнуло море, действительно черное от хмурого неба и топлива с потопленных кораблей. Танк остановился у обрыва. По рации передали приказ - «Ждать, в случае необходимости пресекать действия противника». Та толпа официально всё еще была вражеским формированием. Командир танка приказал развернуть башню. Четверо десантников нерешительно спрыгнули на землю. Окапываться?   - Скомандуй бойцам осмотреться, - буркнула Катрин. - Сейчас дядьки с большими погонами явятся и всё разрулят.   Сама начальница смотрела в одноглазый бинокль в другую сторону, на море. От берега уходил низко осевший, плотно набитый немцами бот. Похоже, гребли вручную. На что надеялись, непонятно, - вдали от берега маячили силуэты советских судов. Бронекатер уже двинулся наперерез. Прошли к горизонту две шестерки штурмовиков. Одинокий обреченный бот летчиков не интересовал, - догоняли кого-то умудрившегося проскользнуть за линию блокады. Зато откуда-то с облачной выси спикировал Як-3. Выровнялся у самой воды, пронесся, едва не зацепив головы в боте. Оттуда не стреляли, - или не решились, или не могли из-за тесноты. Истребитель прошел еще раз, качнул крыльями. Намек был ясен, но суденышко упрямо, пусть и с черепашьей скоростью, уходило от берега. Як пошел над самой водой, - выстрелов слышно не было, лишь вспыхивали огоньки пулеметов на крыльях. Короткой очереди было достаточно, - судно начало разворачивать поперек волны.   - Мог бы и боезапас сохранить, - тихо сказал Женька.   - Ну, можно было и позволить уйти. Пусть сами в море дохнут. Только... война идет. И, подозреваю, мы знаем, кто так нагло летать умеет, - пробурчала Катрин.   Женька кивнул.   - Ладно, не наше дело, - начальница повертела одноглазую оптику в руках. - Вспомним, что мы - не кто-то где-то, а оперативная группа. Эй, товарищ Торчок, я тебя мобилизую.   - Чо, опять? - удивился боец.    18 часов 30 минут     Дел было много. Женька уже перестал различать лица пленных. Офицеров к нему пихали бесконечно. То танкисты требовали немедленно потрясти толстяка-зондерфюрера , утверждая, что это непременно переодетый генерал, то капитан-сапер приволок свихнувшего немца, уверявшего, что он лично минировал Севастопольские бухты. В какой-то момент Женька осознал, что матерится покруче начальницы. Хорошо сама Катерина в данный момент отсутствовала. Мезина пыталась добиться связи с фронтовым отделом, вытребовала охрану для блиндажа опергруппы. Вокруг творился невообразимый бардак, - немцы самостоятельно создавали какие-то организованные группы, но их легитимность категорически отметал наскоро организованный советский штаб по приемке военнопленных. Работало шесть групп переводчиков, не считая контрразведывательного отдела флота и фальшивых 'смершевцев'. То и дело слышались пистолетные выстрелы и даже взрывы гранат - многие немцы, осознав бесповоротность катастрофы, предпочитали немедленно отправиться в валгаллу . Хуже всего обстояло дело с румынами, - пока ими занималась единственная девушка-переводчица, и галдящая и шумно умоляющая толпа пугала бедняжку просто ужасно. Женька перенаправил в помощь симпатичной молдаванке немецкого обер-лейтенанта, свободно владеющего румынским языком и слегка изъясняющего на русском. Вызывали в штаб, Женька сходил, вместе с измученным старлеем перевел письменную просьбу полковника-артиллериста, номинально возглавившего пленную орду. Кажется, майор из танкистов, временно руководящий штабом по работе с пленными, в отчаянии был готов построить остатки 17-ой армии вермахта в единую колонну и направить прямиком в море.   Женька допрашивал гауптмана. Немец бормотал про честь потомственного военного, про свое неприятие наци. Из документов у него было лишь направление в штаб дивизии. Даже писем из дома и фото детишек не имелось. Собственно и бумажник отсутствовал. Простой такой капитан- артиллерист, без всяких вредных привычек и родни. Женька склонялся к решению сунуть его в 'отстойник', где уже сидели трое подозрительных типов. Еще двое раскололись и назвали свои настоящие звания - конвой в лице товарища Торчка действовал неплохо. Павло Захарович, сохраняя непроницаемое выражение на заросшем щетиной лице, к винтовке примкнул штык и походил на гнома-пикинера. Вероятно, именно такими немцы и представляли зловещих 'кремлевских палачей'.   В блиндаж ввалилась Катерина с набитым вещмешком. Гауптман уставился исподлобья на матросскую комиссаршу - под маскхалатом Мезиной продолжала вызывающе светиться грязная тельняшка.   - Кать, я сейчас сдохну, - пробормотал Женька. - Меня уже тошнит. И от коптилки глаза чешутся.   - Сворачиваемся. Скоро нормальные дознаватели прибудут, - пообещала начальница. - Продержись еще полчасика. Что за тип? Ценный?   - Уклончивый. Думаю в зиндан отправить. Там еще трое сомнительных.   - Давай я этого припугну, а потом перекусим и выдвигаемся. А ты иди пока продышись.   Женька поспешно замотал головой. Уже сходил разок. К обрыву. Туда все по неотложным физиологическим надобностям ходили, потому что больше было некуда. На аэродроме, за символически натянутой веревкой сидели и лежали пленные. Отсекая толпу от груд разбитых самолетов, стояли танки и цепочка настороженных бойцов оцепления. Заунывно кричали румыны, кто-то дрался. Соваться за веревку охрана не решалась. Пленных было много, просто чудовищно много. Хорошо смотреть кинохронику, когда шеренги пленененных врагов дисциплинированно плетутся по дорогам или маршируют по улицам Москвы. А здесь только веревка и тысячи людей, неадекватных, еще не до конца понявших что случилось. Частью раненых, частью спятивших. Кого-то еще трясет от ненависти. Прячутся в середине огромной толпы власовцы и прочие гады - тем вообще терять нечего. Трупы выносят к площадке у разбитых самолетов, укладывают длинными рядами.   Женька прошел к обрыву. Застегивающий ремень капитан-связист, разговаривал со старшиной:   - Все ж не по-человечески как-то. Гадко.   - А мне что на живых гадов, что на мертвых - без разницы, - мрачно заметил старшина. - Эй, разведка, поосторожней. Там