— Колчо! — крикнул доктор, открывая дверь.

Слепой непринужденно вошел в комнату — он всюду был свой человек.

— Ты из церкви, Колчо?

— Из церкви.

— Видел ты Огнянова? — спросил доктор нетерпеливо.

— Очки мои еще не прибыли из Америки, вот почему я его не видел. Но слышал, что он сидит в кресле перед алтарем рядом с Франговым.

— Колчо, перестань шутить, — остановил его доктор. — Огнянова преследует полиция; его подстерегают у церковных дверей! А он ничего не подозревает. Если его не предупредить — он пропал.

— Иду!

— Умоляю тебя, Колчо! — вскрикнула Рада, ожившая от проблеска надежды.

— Я бы сам пошел, но полиция разыскивает и меня. А ты не вызовешь подозрения. Иди, — сказал доктор.

— За Огнянова я готов и жизнь свою несчастную отдать, если понадобится… Что ему сказать? — спросил слепой живо.

— Скажи ему только: «Все открыто; полиция охраняет выходы из церкви; спасайся как можешь!»

— ответил доктор, потом добавил мрачно: — Если только к нему не подослали уже кого-нибудь, чтобы обманом выманить из церкви.

Поняв, что дорого каждое мгновение, Колчо быстро вышел.

Колчо спускался по лестнице ощупью, постукивая палкой по ступенькам, но, очутившись во дворе, пошел быстрее и увереннее. Поднявшись на церковную паперть, он остановился возле Шериф-аги и стал шарить у себя по карманам, делая вид, будто ищет платок: он хотел послушать, какие распоряжения будет отдавать онбаши.

— Хасан-ага, — говорил Шериф-ага тихо, — прикажи всем, чтобы смотрели в оба… Если он будет сопротивляться, стреляйте, не ожидая моего приказа…

— Ненко, поди, милок, поскорей позови Графа, то бишь учителя Огнянова… Скажи, что один человек просит его выйти, — сказал какому-то мальчишке полицейский Филчо, которого слепой узнал по голосу.

Колчо, опасаясь, как бы его не опередили, приподнял тяжелый занавес перед главным входом и вошел. Церковь была битком набита молящимися. Хаджи Атанасий заканчивал пение «херувимской», служба подходила к концу. Народу было тьма-тьмущая; в тот день пришло много причастников, служили несколько панихид, поэтому теснота была ужасающая. Пробить себе путь в толпе казалось немыслимым. Колчо затерялся в ней, словно в непролазной чаще леса, темного, как ночь, которая для слепого была вечной. Он чутьем знал, в какую сторону идти; но как пробить эту стену, плотно сбитую из человеческих рук, бедер, грудей, плеч, ног? Мог ли он, хилый и немощный, проложить себе дорогу к самому алтарю, у которого сидел Огнянов? Задача, непосильная и для богатыря! Колчо немного протиснулся вперед, но, быстро обессилев, остановился. Ткнулся направо, ткнулся налево — в кромешной тьме, — но тщетно: стена была непроницаема. Многие даже сердито советовали слепому стоять на месте, если он не хочет, чтобы его задушили или раздавили. Чьи-то железные локти так стиснули его, что ребра у него затрещали. Он уже задыхался. Вот-вот должно было прозвучать: «Со страхом божиим и верою приступите!» — и тогда людской ноток хлынет к дверям и увлечет его за собой. И Огнянов погибнет! А кто знает, может быть, в эту самую минуту мальчик каким-то образом добрался до Бойчо, и тот идет за ним, не подозревая о ловушке. Он мог пройти мимо самого Колчо, задеть его локтем, и Колчо не узнал бы его. Слепой инстинктивно ощупывал всех вокруг в надежде, что мальчик попадется ему под руку. Но вот рука его в самом деле коснулась кого-то, кто явно был еще подростком, и напуганному воображению слепого представилось, будто это и есть тот зловещий посыльный, который пошел вызывать Огнянова. Колчо в исступлении схватил его за руку и потянул к себе, бессознательно и торопливо бормоча: —

Это

ты, мальчик? Как тебя зовут, мальчик? Постой, мальчи

к!

Но толпа тут же разделила их. Колчо был в отчаянии. Бедная добрая его душа тяжко страдала. Он с ужасом понимал, что жизнь Огнянова висит на волоске и этот волосок — он, Колчо, слабый, ничтожный, затерянный, почти не заметный в этом море людей. А «херувимская» уже кончалась… Хаджи Атанасий всегда пел протяжно и медленно, но теперь слепому чудилось, будто он ужасно спешит. Что делать? В критические минуты человек решается на крайние меры. И Колчо закричал истошным голосом:

— Люди, пропустите! Дайте дорогу! Ох, умираю, ох, смерть моя пришла… задыхаюсь… матушки! — и принялся толкать в спину стоящих впереди него.

Те хоть с трудом, но отодвигались и пропускали вперед несчастного умирающего слепого, не испытывая ни малейшего желания, чтобы он испустил дух у них на плече. Таким образом Колчо, едва дыша, кое-как протиснулся к креслу, на котором сидел Огнянов. Слепой нашел его без посторонней помощи, — такова уж чудесная сила инстинкта у тех, кто лишен зрения. Он уверенно потянул кого-то за полу и тихо спросил:

— Это вы, дядя Бойчо?

— Что тебе? — отозвался Огнянов.

Колчо потянулся к его уху, и Огнянов наклонился.

Но вот он поднял голову. Лицо его было бледно; на висках вздулись жилы — признак усиленной умственной работы.

Минуту он раздумывал, потом снова нагнулся и что-то прошептал слепому.

И вдруг встал с кресла, протолкнулся вперед и затерялся в толпе причастников, стоявших перед алтарем.

В этот миг раскрылись царские врата, и отец Иикодим со святыми дарами в руках возгласил:

— Со страхом божиим…

Служба кончилась. Толпа, как поток, прорвавший плотину, устремилась к выходу. Спустя полчаса церковь опустела — ушли последние старушки причастницы.

Только в алтаре еще оставались священники, снимавшие облачения.

Тогда в церковь вошли полицейские. Онбаши был взбешен — Огнянов из церкви не вышел. Значит, он скрывался в церкви. Двери заперли изнутри и начали обыск. Несколько полицейских поднялись в огороженное решетками женское отделение, другие остались внизу обыскивать все углы и закоулки, третьи вошли в алтарь через боковые двери. Перевернули все, осмотрели все уголки, где можно было бы укрыться, поднялись на амвон, передвинули аналой; заглянули и под престол в алтаре, и в шкафы, где хранилась церковная утварь, и в сундуки, набитые старыми иконами, и в оконные ниши, но нигде ничего не нашли. Огнянов точно сквозь землю провалился! Пономарь сам показывал все тайники, уверенный, что Огнянов не мог в них спрятаться. Отец Никодим и тот принимал участие в поисках и метался по алтарю с недоумевающим лицом. Он рылся даже в облачениях и передвигал утварь и книги на престоле. Сам онбаши подивился его усердию. Полицейский Миал, однако, заметил, что не только человек, но даже цыпленок не мог бы спрятаться между этими вещами.

— Да я совсем другое ищу! — отозвался растерявшийся отец