тридцать два человека, — будто все они приходились ему сыновьями; по знаку Ингольва трэли вынесли бочонки с пивом, принялись всех угощать, Эйвинд же обеими руками раздавал подарки, никого не обошел улыбкой и добрым словом, тем паче Двойчат, которые расплакались как дети, пали на колени и упорно не желали вставать, пока он не хлопнул их как следует по спине и не ткнул носом в кружку с пивом — к полному восторгу собравшихся.
Эйвинд походил на Сэмунда, только был старше, в угольно-черных волосах кое-где виднелись уже белые пряди, он казался спокойнее брата и держался солиднее. Но и сходство с Хавардом опять-таки бросалось в глаза — тот же прозрачный взгляд, кошачья гибкость сутуловатой фигуры, сероватый оттенок кожи. Сейчас он выкладывал перед Асой привезенные из Англии бесценные дары — платья, ткани, стекло, украшения, — вручив отцу меч с золотою насечкой, а братьям алебарды на длинных рукоятях.
Потом Эйвинд замер, оглядываясь по сторонам, и Сэмунд отвел его в сторонку, чтобы рассказать о Раннвейг. Лицо Эйвинда осталось непроницаемым. Зато Ингольв вскричал, что во всем согласен с Сэмундом, который станет хозяином усадьбы.
И на сей раз Эйвинд даже бровью не повел, только вытащил из саней красновато-коричневый деревянный сундучок, окованный серебром, достал оттуда золотой перстень с самоцветами, надел его на левый мизинец, закрыл крышку и отдал сундучок и ключ Асе, та склонила голову, залилась краской и пробормотала, что сохранит сундучок до возвращения Раннвейг. Эйвинд и тут ничего не сказал. Молчальник, подумал Гест, только улыбается, как и подобает вернувшемуся домой сыну.
Они пировали в большом доме, Ингольв, возбужденный, раскрасневшийся, сидел на почетном месте, вернее, полулежал, сложив руки на широком животе, говорил мало, пил в меру, с детским удовольствием наблюдая за пирующими. Временами окликал Эйвинда, спрашивал его мнения о еде, о ледовой обстановке, о путешествии в Норвегию… Когда же пир подошел к концу, он все-таки заговорил о том, что на самом деле занимало его мысли: действительно ли Эйвинду так необходимо соблюдать обязательства перед датским конунгом?
— Ты сам заключил это соглашение, отец, — спокойно ответил сын.
— Знаю, — сказал Ингольв. — Но я дал обязательство Свейну, а не сыну его…
— Обязательство сыну дал я, отец. И ни Свейн, ни Кнут никогда не относились к нам как к заложникам. Мы — люди свободные. Были и есть.
Ингольв провел пальцами по волосам и буркнул:
— Датчане нам чужие.
На губах Эйвинда по-прежнему играла безучастная усмешка.
— Много времени прошло после Свольда, отец, пора бы забыть.
— А тебе, сын мой, пора бы уразуметь, что иные вещи забывать нельзя.
Ингольв ушел к себе, и тогда Эйвинд обратился к Гесту.
— Как по-твоему, кто из них самый сильный? — безразличным тоном спросил он, кивнув на Двойчат, которые сидели на лавке впереди, спиною к ним; Гест впервые видел их в большом доме, однако они не ели и не пили, просто сидели перед долгожданным своим господином и смотрели в огонь, точно два каменных стража.
— Никто, — ответил Гест.
— Почему ты не сказал — оба? — улыбнулся Эйвинд.
— Потому что думаю, они никогда не мерились силами друг с другом.
Эйвинд опять улыбнулся, хлебнул из кружки и стал слушать Сэмунда, который в четвертый раз уже рассказывал про мировую со Стейном сыном Роара. Немного погодя Эйвинд обернулся к Гесту, сказал, что слышал о нем еще несколько лет назад, убийство Вига-Стюра и в Хедебю было у всех на устах.
— Мало того, и Хавард и отец твердят, будто ты видишь то, чего никто другой не видит.
— Этого я не умею.
— И все-таки, можно задать тебе один вопрос?
Гест сказал, что спросить он может о чем угодно, только ответы будут так себе, самые обыкновенные, он ведь не прорицатель.
— Нынешней осенью у берегов Ютландии затонул исландский торговый корабль. Кормчего звали Атли сын Харека, он из Боргарфьярдара. С ним были двое его братьев, все они погибли. Я подумал, что тебе, наверно, стоит узнать об этом.
— Да. — Гест сглотнул. Ему не нравился этот брат, не нравилась его манера говорить, вести себя. Одновременно он видел перед собою материн перстень, который отдал Атли с просьбой отвезти в Исландию как весточку для Аслауг, теперь эта вещица лежит на дне морском у берегов Дании, и он, Гест, мертв для сестры точно так же, как тогда, когда она назвала его именем своего старшего сына. Но до сих пор он, как наяву, видел ее лицо и слышал голос, говорящий, что он сильный.
— По-твоему, это хорошая новость или плохая? — прервал Эйвинд ход его мыслей. — Учитывая нынешнее твое положение.
— Пожалуй что хорошая, — задумчиво произнес Гест, словно прикидывая, не пойти ли на поводу у надежды. — Атли убил невинного человека из Северной Исландии. Теперь же родичам убитого мстить некому.
— Ты уверен?
Гест помолчал и в конце концов поневоле признал:
— Нет. Вероятно, это вообще ничего не значит. Месть продолжится…
— В роду Атли?
Гест сглотнул застрявший в горле комок.
— Да, — тихо сказал он. — А это и род Клеппъярна, и род Торстейна, и мой…
Недели две спустя, под вечер, когда Хавард укладывает снаряжение в большущий деревянный сундук, Гест сидит рядом, наблюдает за ним, но мысли его по-прежнему заняты ютландским кораблекрушением, в котором погиб Атли сын Харека, и найденными в лесу загадочными покойниками, ведь эти два события вторгались в дальнейшую его судьбу; вдобавок ему не дает покоя довольство, которое читалось на лице у Асы. Она вдруг и против договоренности с Сигурдом сыном Стейна возражать перестала. Эйвинд даже предложил будущему зятю место на своем корабле, чтобы отложить свадьбу на год- другой.
Ингольв и Двойчат обещал отпустить, пускай помирают, коли охота. Правда, тут он и о Хаварде заботился, Хавард-то в море не ходил, плавал только по Меру, Ингольв и у Геста спрашивал, не стоит ли определить Двойчат на Хавардов корабль, они же замечательные мореходы. Гест ответил, что не знает.
Сейчас дверь распахнулась, в дом с топотом ввалились Двойчата, а следом за ними Эйвинд, Сэмунд и Ингольв, который тотчас велел вольноотпущенникам выйти вон, сам же опустился на крытую кожей Хавардову лавку, одобрительно поцокал языком и, ни к кому в частности не обращаясь, осведомился, помнят ли они, о чем толковал Эйвинд вечером по приезде в Хов.
— Нет, — сказал Гест.
— Да, — сказал Хавард.
Ингольв с досадой покосился на Геста и продолжил:
— Я только хочу сказать, что поход, который вам предстоит, не похож на те, в каких довелось участвовать мне самому, и я знаю, там, куда вы задумали отправиться, друзей у вас нет, ни одного!
В следующий миг он выбежал за дверь. Они оторопело проводили его взглядом. Один лишь Эйвинд бровью не повел.
— О чем это он? — спросил Сэмунд.
— Завтра выезжаем, — сказал Эйвинд. — Гест тоже с нами.
Гест не ответил, в плече у него была рана, которая никак не заживала, хотя не болела, не гноилась. А когда этой ночью пошел спать и кругом царил такой кромешный мрак, какой бывает, только если все факелы догорели и луна отдыхает, он подумал, что зрение ему в общем-то без надобности, он знал Хов не хуже, чем Йорву, Сандей и конюшню Кнута священника, а еще ему стало ясно, что рана его не будет
