На исходе дня за ними пришли стражники, заковали обоих в железа, поэтому идти в гору к большому дому было очень нелегко. Их вывели на задворки, а оттуда погнали вниз, на ровную лужайку, где вечернее солнце озаряло бесснежную проталину. Там вокруг двух длинных столов строем стояла вся дружина и на роскошном почетном сиденье восседал ярл. Из всех собравшихся сидел он один. Его супруга Гюда, и Кнут священник, и исландские и норвежские скальды — все стояли. Гест приметил среди собравшихся разряженного надменного юнца и решил, что это, наверно, и есть ярлов сын, молодой Хакон, тот стоял меж двух красных щитов обок Гюды, словно бы тулился к ней, и потому выглядел сущим ребенком, отчего отнюдь не выигрывал.

Воевода, Даг сын Вестейна, подошел к пленникам, приказал стать у столбов, врытых в землю. Каждого привязали. Даг воткнул у их ног по ветке орешника, выпрямился и взглянул на ярла, который чуть заметно кивнул. Настала тишина.

Столько народу — и тишина. Гесту она казалась огромной, как смерть, и когда двое мужчин с топорами направились к ним, он сообразил, что вот сейчас их казнят, причем быстро, чтобы поскорее начать празднество, и закричал:

— Нам не дадут слова?

— Чего? — переспросил Даг, не подавая виду, что узнал его.

Гест повторил. Даг немного подумал, повернулся к собравшимся и крикнул, что один из пленников хочет что-то сказать.

Ярл качнул головой.

Геста бросило в пот. От почетного сиденья его отделяло огромное расстояние, придется кричать во все горло, а тот, кто кричит, обречен смерти, но выбора нет, он пронзительным голосом потребовал позволения говорить, стараясь не замечать взглядов вооруженных топорами палачей, которые остановились возле них, в шлемах с забралом, глаза тонут во мраке.

Кнут священник, кусая губы, стоял подле Гюды. Заметно вздрогнул, покосился на госпожу, та кивнула, как бы ненароком. Гест снова закричал, на сей раз обращаясь к клирику. Кнут собрался с духом, наклонился и что-то шепнул ярлу на ухо. Даг сын Вестейна тоже что-то сказал ярлу, в другое ухо, следом в короткий разговор вмешался еще и третий. Ярл знаком велел всем отойти и крикнул через бесснежное пространство:

— Один говорит, надобно дать тебе слово. Другой же говорит, что, коли дать тебе слово, придется тебя помиловать, ибо язык у тебя бойкий да вкрадчивый. Но я все-таки рискну, коли ты угадаешь, кто что сказал.

Ярл произнес все это, слегка улыбаясь, среди собравшихся послышались негромкие смешки.

— Тут ничего сложного нет, — быстро откликнулся Гест. — Оба они сказали и то и другое, Кнут священник и Даг сын Вестейна.

Ярл озадаченно взглянул на них — оба смотрели прямо перед собой, — потом вскричал:

— Ловко сказано! Но чего ради ты держишься за жизнь, маломерок, тебя же от земли почитай что не видно?

— Живая собачонка лучше мертвого льва, — отвечал Гест и тотчас услыхал сиплое перханье Рунольва, повернул голову и увидел на его лице одобрительную ухмылку.

Ярл коротко рассмеялся, окружающие тоже, но уже в следующий миг снова воцарилась тишина, которую нарушил Рунольв: он вдруг рванулся в своих путах и взревел прямо в лицо человеку с топором, стоявшему перед ним, тот попятился и, оступившись, упал навзничь.

Ярл вновь рассмеялся. Захохотала и дружина, во все горло.

Упавший, ругательски ругаясь, встал на ноги, свирепо глянул на Рунольва, потом перевел взгляд на ярла, который подал ему какой-то непонятный знак. Он сунул топор под мышку, развязал Геста, разомкнул цепи, подвел на десять шагов. Теперь Гест видел глаза ярла. Я наступил на ветку орешника, подумал он, скользя взглядом по окружению Эйрика, — Кнут священник потупил взор, Гюда сияла отрешенной своей красою, стройная и хрупкая, как стекло, в облегающем голубом платье по щиколотку, толстая коса перекинута через левое плечо, ворот мехового плаща открыт, так что он видел черное пятнышко на ее шее, составлявшее резкий контраст с белой кожей и золотым ожерельем, Гюда тоже прятала глаза.

А вот Халльдор Некрещеный смотрел прямо на него, как и сын Гюды, юнец с распахнутыми голубыми глазами, с непокорными светлыми волосами, с великолепным мечом на поясе, он стоял широко расставив ноги, будто приготовился к схватке, но поза эта казалась скорее заученной, нежели естественной.

И сам ярл. Точно живое изваяние. Подлинное воплощение всех беспримерных битв, в которых он сражался с тех пор, как двенадцати-тринадцатилетним подростком впервые отправился в поход. Подобно другим могущественным мужам, которых встречал Гест, одет Эйрик был скромнее своего окружения, ни браслетов, ни перстней, из оружия лишь короткий, простой меч, вокруг стоят без малого две сотни верных людей, скальды, слуги, воины, крепко упершие в землю древки копий, и Гесту невольно вспомнилось безмолвие под дождем, когда целую вечность назад Снорри и супротивники его стояли друг против друга на берега Хвитау.

Но тут произошло кое-что странное: Эйрик ярл встал с почетного сиденья, уступил его Гюде. Затем она тоже встала, и ее место занял сын, Хакон, который в свою очередь встал, вновь предоставив почетное сиденье отцу. Эйрик устроился поудобнее, положил ладонь на колено, скользнув взглядом по пивным кружкам и бочонкам на столе справа от него, и посмотрел на Геста:

— Тишина кругом, все могут тебя услышать, маломерок, но я ничего не слышу.

Гест прочистил горло и произнес стихи:

Невнятный шум пробежал среди собравшихся. Кнут священник заслонил пальцами лицо, будто решеткой, ярл же смотрел на Геста в упор.

— Ты смеешься надо мною, исландец? — вопросил он. — Что ведомо тебе о том, отчего я не сплю ночей?

Гест сказал другие стихи:

— А это недурно, — сказал ярл, опережая отклик остальных. — Но как моим не слишком умным людям понять, хвала это или насмешка?

— Государь, — Гест пал на колени, — это насмешка для непонятливого.

— Ну что ж, тем и ограничимся, — сухо бросил ярл.

А Гест продолжал: