Разговор этот происходил в монастырском саду, который годом раньше был отдан под его ответственность и которым он занимался с таким же тщанием, с каким выводил на бесценной коже священные письмена. После ухода Гюды он бродил средь поблекших осенних деревьев, размышляя о ее странных словах, более весомых, чем любые другие, и не в меру многозначных именно сейчас, ведь здешний сад так напоминал Гесту зеленые оазисы из рассказов погибшего Эйнара о Йорсалаланде, — плодородный островок в песчаном море пустыни. Гест достиг конца пути, цели своих скитаний, места, где он желал находиться. Завершившаяся война в Англии стала его собственной войной, оттого и мир был его личным делом, а слова Гюды предостерегали, что все это может опять исчезнуть, коли он не пожелает стать на защиту.
Тем же вечером он пошел к ярлу, попросил доложить о себе; некоторое время Эйрик заставил его мерзнуть за дверьми, однако встретил дружелюбно, тепло, сказал, что не ожидал увидеть его, и добавил, что за минувший год он вроде бы стал еще меньше.
Когда они сели, а слуг выпроводили за дверь, ярл заговорил тем же заинтересованным тоном, как в тот вечер целую вечность назад, при встрече в Тадкастере, когда Гест показывал ему свою рану, клеймо мести. Эйрик казался беззаботным, непринужденным, веселым, вытянул из Геста все, что можно, касательно опасной ситуации на севере, отпускал хитроумные замечания, на которые Гест либо отвечал, либо нет, — давняя, знакомая игра. Но Гест увлекся, чуть ли не загорелся. И ярл улыбался, хотя сразу посерьезнел и кивнул, когда Гест спросил, помнит ли он речь, произнесенную перед дружиной под Тадкастером, возле дерева с петлею-удавкой, ведь тогда он установил мир словом, а не оружием.
— Это были мои воины, — веско сказал ярл. — А Малькольм — наш враг.
— Нет, — возразил Гест. — Он враг англичан.
— Но теперь это наша страна.
— Как Норвегия?
— Нет, — немного подумав, ответил ярл. — Как кошель серебра. Большой кошель.
На это Гест ничего не сказал. Эйрик тоже молчал. Потом встал и произнес, что, как бы то ни было, Гест отправится с ним на север, с этой своей верой в силу слова, там-то и выяснится наконец, кто он на самом деле — вестник беды или вестник удачи. Последние слова он проговорил с кривой усмешкой.
Гест пропустил иронию мимо ушей — а что ему оставалось? — и сказал, что в таком случае хотел бы иметь рядом друга, Тейтра.
— Лучника? — спросил ярл, который знал Тейтра лишь по рассказам Дага и Хакона.
— Да, — кивнул Гест.
— Почему?
— Потому что я ему доверяю.
— Почему?
Гест рассказал о бегстве через всю Исландию и за море, о первом времени в Норвегии, о ноже, которым Тейтр не воспользовался, но позднее подарил Гесту на крестины. Ярл поразмыслил об этом, однако, по всему судя, Гестовой уверенности не разделял.
— Говорят, он всегда стреляет без промаха? — спросил он.
— Да, — улыбнулся Гест. — Говорят, он бы и луну с неба мог сбить, коли б ярл не запрещал, ярл-де любит луну, потому она до сих пор и на небе.
Эйрик тоже улыбнулся, вопросительно.
— Стало быть, здешний народ говорит, что я люблю луну и защищаю ее?
— Да.
Ярл помолчал, как бы смакуя это умозаключение, потом улыбка разом исчезла, и он буркнул:
— Вот вздор!
Настала зима, подморозило. Даже снегу чуток выпало, когда они наконец выступили на север, весьма и весьма крупным отрядом, что, по мысли ярла, обеспечит сговорчивость короля Малькольма. Через посланцев властители условились о встрече в Бамборо, чуть к югу от священного острова Линдисфарн и изрядно южнее реки Твид, то бишь на землях, которые по-прежнему контролировал Эйрик.
Но на пути через Берницию от Малькольма доставили новое послание, с вопросом, нельзя ли перенести встречу на север от Твида, например в Карем, где годом раньше состоялось большое сражение, сиречь на территорию, подвластную самому Малькольму.
— Нет, — сказал ярл. — Мы встретимся в Бамборо.
Он устремил взгляд на посланцев, спросил их имена и нет ли средь них кого из знатного рода.
Вперед выехал молодой мужчина с иссиня-черными знаками на левой щеке, сказал, как его зовут, какого он рода, и отвесил глубокий поклон. Эйрик тоже поклонился, а засим предложил обозреть его войско, пересчитать и запомнить число. После этого он подозвал к себе Дага сына Вестейна, который подал ему меч, тот самый, каковой ярл в свое время даровал Эдрику Стреоне и каковым позднее убил его. Этот меч Эйрик вручил молодому хёвдингу, а тот вынул клинок из ножен и с недоверием воззрился на сверкающую сталь.
— Скажи королю Малькольму, что это мой ему дар, — произнес ярл, — и он останется у него как знак дружества независимо от того, сумеем ли мы прийти к согласию или нет. Возвращайся немедля к твоему суверену и передай, что через два дня мы встретимся в Бамборо, а мой сын… — Эйрик обернулся к Хакону, — поедет с вами и будет заложником у короля Малькольма, от переправы через Твид на юг до возвращения через Твид на север.
Гест, сидя обок Тейтра прямо за ярловой спиной, увидел по лицу Хакона, что отцово решение было для него как гром среди ясного неба, и тотчас подумал: уж не этого ли опасалась Гюда? не этому ли он должен был помешать? Но и оглянуться не успел, а Хакон уже подскакал к шотландцу, поклонился, и они тронулись на север.
К назначенному сроку король Малькольм в Бамборо не явился. Прибыл тот же посланец (без Хакона) с известием, что шотландский король задержится на два-три дня, обстоятельства крайне неблагоприятны, реки вышли из берегов.
— Пусть собирает столько воинов, сколько хочет, так ему и скажи, — отвечал ярл. — Столько, сколько надобно, чтобы чувствовать себя в безопасности. Тогда и Хакон тоже будет в безопасности.
Пять дней спустя шотландские силы окружили деревушку. Ведь Эйрик расположился не в замке, который стоял на скалах в море и который было удобно оборонять, но посреди скопления жалких домишек, в панике оставленных населением. Сам Малькольм въехал в деревню под охраной двух десятков воинов, кроме того, его сопровождали трое советников, женщина ослепительной красоты, монах и маленький мальчик, сидевший на лошади вместе с ним. Рядом скакал Хакон, живой-здоровый.
Король — мужчина в Эйриковых годах, с короткой, ершистой бородой, с волосами до плеч, одетый в темную кожу, — спешился, приветствовал ярла, приложив руку к сердцу, потом указал на монаха и женщину: это, мол, его дочь Беток и муж ее Кринан, аббат в Данкельде. А мальчуган — их сын, Дункан.
— У меня-то нет сыновей, — пояснил он. — Дункан — мой наследник, и разговор у нас пойдет о границах его Шотландии.
Эйрик поклонился. Малькольм обернулся к своей свите, произнес несколько слов, которых Гест не разобрал, после чего женщина с мальчиком и охрана удалились, остались только аббат, советники и Хакон.
Ярл пригласил их в дом, на стол подали напитки. На первых порах разговор шел о сражении при Кареме, где много Эйриковых воинов сложили голову. Так они более-менее нашли общий язык, и Малькольм сказал, что граница должна бы теперь проходить по Твиду. Эйрик оставил это без внимания, он в довольно туманных выражениях рассуждал о двух гордых народах, которым необходимо прийти к согласию, о Шотландии, которую донимали беспорядки на побережье, особенно на севере, где постоянно бесчинствовали оркнейские ярлы, а потому она заинтересована в прочном мире на юге, и в заключение сказал, что они непременно договорятся.
— Только ты сперва отведи свои войска.