Несколько мгновений малых молчат они, стоя друг против друга, а для всех нестерпимо долгим кажется это молчание. Но вот, наконец, выпрямившись, Димитрий Юрьевич заговорил громко:

— Отпускаю тя, государыня, к брату моему Василию по слову его. Прости меня, государыня…

Ни одна мышца не шевельнулась на лице старухи.

— Бог простит, — глухо, но четко произнесла она. — Много злодеяний творил ты и сыну и мне, старой тетке твоей. Горько сердцу, и душу мою истерзал ты муками сына моего.

Дрогнул голос старой княгини, покривились крепко сжатые губы, но, переборов себя, продолжала Софья Витовтовна:

— Ну да бог тя простит. И яз, старуха, зло творила. Силен враг рода человеческого. Вспомни, Димитрей Юрьич, как дед родной сыну моему и тобе, князь Димитрей Иваныч Донской, всю Русь поднял на Мамая, а ныне что? Сами мы Русь свою разоряем и губим. Татары же, то от Синей Орды, то от Золотой, то от Крымской, то от Казанской, грабят и полонят нас…

Смолкла она, слезы потекли по щекам ее. Помолчала она и добавила тихо:

— Мир и любовь меж князей христианских надобны. Все грешны мы, все!

Забудем же зло, станем токмо с татарами ратися, а не меж собой…

Голос ее прервался, и вдруг неожиданно изменилась она вся и, поклонившись Шемяке и коснувшись рукой земли, сказала горестно, со слезами:

— Прости и ты меня, старуху, тетку свою, ежели яз грешна против тя…

Шемяка весь передернулся, в сильном волнении бросился к Софье Витовтовне и, схватив ее руку и целуя, говорил торопливо:

— Прости меня, государыня! Прости, ежели сердце матери простит за сына твоего, за брата, мной ослепленного…

Софья Витовтовна обняла племянника и поцеловала в лоб.

— Бог простит, — сказала она, — моли бога о том, а наипаче о просветлении разума. О сем проси у господа, ибо в писании сказано: «Ежели бог наказать кого хочет, то первее всего разум отымает…»

Шемяка, отерев глаза и успокоившись, молвил тихо и мягко:

— Спаси бог тя, государыня. Боярин мой Сабуров сопроводит тобя вместе с Кутузовым до самой Москвы, к сыну твоему…

Снова мчится кибитка Софьи Витовтовны, но теперь уж из Карго-поля к Вологде, вдоль берегов рек и озер. Впереди скачет боярин Сабуров с детьми боярскими, а сзади — свой московский боярин Кутузов со стражей.

Ожила, помолодела словно старая государыня. Весело смеется на прибаутки Ульянушки.

— Как мы, государыня, до Москвы-то проедем? — спрашивает мамка.

— Да Кутузов сказывает, — отвечает, усмехаясь, Софья Витовтовна, — что из Вологды на Ярославль поедем, а оттоля в Ростов, в Переяславль потом, а там в Сергиев монастырь.

Софья Витовтовна задумывается. Резкие морщинки появляются на ее лице.

— Господи, вразуми их! — страстно шепчет она, — вразуми их! — Но, перекрестясь, поникает головой и долго молчит.

Ульянушка боится с ней заговорить, развеселить ее шуткой. Наконец осмеливается, но говорит сурово, будто другая стала, будто из веселой мамки в монашки ушла:

— Помолимся мы у святого Сергия, дабы заслонил он нас от злобы людской…

Она всхлипнула неожиданно, проговорив сквозь слезы:

— Дал бы господь хоть внукам твоим, деткам моим вынянченным, пожить на спокое.

Обняла ее государыня и молвила:

— О сем токмо и бога молю. Наипаче ж о том, да смирит бог злобу Димитрея Юрьича. Гордыней своей он мучится, от гордыни и нам ворог он лютый!

Она помолчала и резко добавила:

— А не вразумит господь, тогда токмо смерть смирит его, Ульянушка…

— Да сие как бог даст, — возразила Ульянушка. — Может, он еще десятка два, а то и три проживет…

Софья Витовтовна сухо усмехнулась, хотела сказать что-то, но вдруг словно окаменела и промолчала.

На самую масленицу, февраля семнадцатого, прибыл Василий Васильевич с княжичем Иваном, со всем двором своим и полками в Москву. Москвичи княжой поезд разглядели еще издали, и первыми зазвонили посадские церкви, потом загудели и все соборы кремлевские.

У Никольских ворот княжич увидел крестный ход — золотые ризы и митры на епископах, и золотые же ризы на прочих чинах духовных, и кресты, и хоругви сверкали от солнца. Когда великокняжеский возок стал подъезжать ближе, княжич узнал среди духовенства владыку Иону. Высокий и могучий станом своим, стоял он, как крепкий дуб среди лесной поросли, и заметно поседевшая борода его казалась покрытой инеем.

Шагах в пятидесяти от Никольских ворот княжой поезд остановился.

Василий Васильевич вышел из возка своего, держась за руку сына. Все князья, бояре и воеводы тоже слезли с саней, а те, кто на конях были, спешились и пошли следом за великим князем. Слышно было сквозь гуденье колоколов, как посадские черные люди и полки закричали зычно и четко:

— Будь здрав, государь! На многи лета!..

Кричали мужчины и женщины, от мала до велика, а под крики эти разноголосые запели хоры церковные, что шли с крестным ходом.

В непрерывном гуле голосов и звоне церковном слышал Иван, как отец его, вздрагивая от прорывающихся всхлипываний, крестился и радостно взывал:

— Благодарю тя, господи! Возвратил еси ми стол… Благодарю тя…

Охваченный общим волнением, княжич шел в каком-то тумане, и слезы заволакивали глаза при виде знакомых каменных стен и башен. Казалось ему, что век не видел он Москвы, да и теперь, перед самыми кремлевскими воротами, все происходящее казалось ему сном.

— А где же матунька? — громко шепчет он, усиленно смигивая слезы.

Вдруг сердце его радостно затрепетало, и он вскрикнул:

— Вон они, тата! Илейка вон с Юрьем!

Под звон, крики и пение благословил владыка Иона великого князя и княжича и облобызал обоих, а крестный ход, окружив их, тронулся через ворота в Кремль. Подбежал тут к отцу Юрий, обнимает его, обнимает Ивана, а Илейка, поцеловав руку государю, целует руки старшему княжичу.

— Привел господь, Иване, — выкрикивает он со слезами, — привел господь!..

Увидевши Васюка, метнулся Илейка к нему, и оба дядьки обнялись и облобызались по обычаю, троекратно.

— Так господь уж сотворил, — степенно говорит Васюк, — не узнав горя, не узнаешь и радости.

— Право сие, верно, — весело отзывается Илейка. — Ныне же пришло солнышко и к нашим окошечкам!..

У красного крыльца встретила великого князя княгиня его. Иван, увидев мать, готов был броситься к ней, обнимать, целовать ее, но важность и торжественность встречи остановили его. Он смутился и, не зная, что делать и как себя вести, остался неподвижно стоять рядом с отцом.

Марья Ярославна медленно подошла к мужу, поклонилась ему в пояс, коснувшись рукой земли.

— Будь здрав, государь, — сказала она в волнении.

Василий Васильевич радостно вздрогнул от ее голоса и протянул вперед дрожащие руки.

— Марьюшка! — воскликнул он и, найдя ее, привлек к себе, обнял и поцеловал трижды, по обычаю.

— Вот и свиделись, Марьюшка! — весело говорил он. — Как здравие твое и деток наших?

— Хранит господь нас, государь, — сдержанно ответила княгиня, но голос ее дрожит, а лицо все