В ту пору как Василий Васильевич с воеводами тверскими начал град Углич окружать, силой своей совместно с подсобными полками князя Бориса Александровича, пригнали сюда нежданно-негаданно из далекой Литвы братья князья Ряполовские да брат родной государыни, князь Василий Ярославич Боровский. С ним же из Литвы прибежали и воеводы государевы: князь Семен Оболенский, Федор Басёнок, князь Иван Стрига, Иван Ощера с братом Бобром, Юшка Драница, Русалка, Руно, и многие другие из бояр и боярских детей были тут с полками из московских людей.

Случилось это, когда княжич Иван с отцом и воеводами сидели за обеденной трапезой в хоромах убежавшего Шемякина боярина. Поспешно войдя в покой, начальник княжой стражи объявил о прибытии князей и воевод из Литвы.

— Зови, зови сей же часец, — радостно воскликнул Василий Васильевич. — Всех веди враз!

Но звать было не надобно: двери распахнулись, и княжич Иван увидел и узнал широкоплечего могучего старика с курчавой седой бородой. Это — старший из братьев, князь Иван Ряполовский. Рядом с ним торопливо вбежал белокурый, совсем еще молодой князь Василий Ярославич. Других всех тоже узнал Иван, но задержал невольно взгляд свой на воеводе нижегородском Юшке Дранице. Нравятся Ивану лицо и глаза его — особый человек этот Драница: светлый и печальный, иной какой-то, не как все прочие.

Шумно вошли они все, смеясь и ликуя, но вдруг тревожно остановились и смолкли.

Нельзя было сразу узнать великого князя.

Только ведая, что ослеплен Василий Васильевич, и видя рядом с ним княжича Ивана, признали они в седом старике с изуродованным лицом государя своего.

— Будь здрав, государь! — первым начал Иван Ряполовский, но густой и низкий голос его задрожал и пресекся.

— Иван Иваныч! — крикнул Василий Васильевич, вскочив со скамьи. — Челом бью тобе, княже! Спас и сохранил еси сынов моих милых…

Он радостно плакал и, шаря впереди себя руками, пошел на голос Ряполовского. Тот не выдержал этого и, всхлипнув, как ребенок, бросился к Василию Васильевичу. Обнялись они, лобызая друг друга. От волненья словно окаменел княжич Иван, стоит неподвижно, не отирая слез, а перед глазами его мелькают: и Сергиева обитель, и побег к Ряполовским, и Муром, и встреча с Шемякой, и Углич, где впервые увидел он ослепленного отца. В единый миг все пронеслось перед ним со всеми подробностями.

Очнулся княжич Иван, словно пробудился от тяжелого сна, и видит: веселеют у всех лица, а князь Иван Ряполовский уже гудит:

— Счастлив яз, государь, что род твой княжой уберег. Помог нам господь!..

Обнимается и целуется с Василием Васильевичем шурин его, князь Боровский.

Прошла уже горечь первой встречи с государем, только один Драница все еще стоит, и слезы бегут из его больших красивых глаз.

Не выдержал почему-то этого княжич, обогнул стол, подбежал он к Дранице, обнял его, заплакал и, поцеловав, пошел к Ряполовскому, простиравшему к нему объятия.

В конце трапезы развеселились все, и решено было требовать от Углича, чтобы отворили ворота они великому князю на полную его милость.

— Войска у нас много прибыло, — говорит Василий Васильевич, — и воеводы мои все опять под рукой моей.

— А не отворят, — горячо воскликнул Василий Ярославич, — то приступати надо ко граду!..

Начались военные споры, но Василий Васильевич, видимо, полагаясь более на тверских воевод и переводя разговор на иные дела, заметил кратко:

— О приступе будем думать, когда Борис Захарыч укажет, а ты, Василий, скажи, какие ковы кует для Руси король польской? Пошто он тя и прочих повелел Литве пропустить к собе, а после на Русь отослал?

— Мыслю, — ответил Василий Ярославич, — корысть великая для круля польского межусобия наши. Круль, как и татары, хочет, чтобы мы били друг друга, а поляки земли наши занимать будут…

— Ведомо сие нам, — ответил Василий Васильевич. — Посему ныне Тверь и Москва в союзе, а князь Борис да яз — за един. Дочь же князя Бориса Мария и сын мой Иван обрученики ныне, и в полках моих есть полки брата моего Бориса Лександрыча.

— Да благословит господь союз сей, — прогудел князь Иван Ряполовский. — Яз же, государь, поведаю тобе, что в самой Литве творится.

Приверженцы папы и ксендзы не токмо из ляхов, но и многие из литовцев за папу и за унию везде ратуют. Чины и службы получают знатные да именья богатые, а вотчины их неприкосновенны. А ныне и русских стали они сманивать тем же в ересь…

Потянулись долгие разговоры о Литве и Польше, о папе римском, об унии и прочем. Дела церковные переплетались со светскими и государственными.

Скучно все это стало княжичу Ивану, но все же понял он, что поляки хотят Литву себе взять.

— Куда же Литва-то сама хочет, к нам или к ним? — спросил он у сидевшего рядом с ним воеводы Бориса Захарьевича.

Не сразу ответил Бороздин княжичу: удивил его вопрос отрока.

— Вельми разумно ты мыслишь, — молвил он. — Токмо Литва-то, ведай, не едина, а из разных людей. Паны, литовские бояре за Польшу и латыньство, а черный народ — за Русь и православье. Есть и от бояр и от боярских детей, которые за Русь, и даже вот как Юшка Драница, князю московскому служат…

— Владыка Иона мне сказывал, — произнес задумчиво Иван, — что народ везде за Москву. Лучше всего простому народу за Москвой быть. Москву же сам бог бережет.

Почти неделя прошла, а полки Василия Васильевича, московские и тверские, все стоят еще под Угличем. Крепко сидят угличане — не отворяют ворот великому князю и на увещеванья воевод отвечают дерзостью и насмешками. На глазах воевод угличане град свой укрепляют, новые градские стены возводят, будто только еще ждут прихода вражеского войска, а не стоит оно под самыми стенами Углича. Наконец, дерзость свою до того довели, что и посады угличские сами зажигать стали, чтобы не давать прикрытия для осаждающих, а воевод — ни тверских, ни московских — совсем не хотят и слушать.

Вернулись воеводы к Василию Васильевичу, и сказал ему старший из Бороздиных:

— Ништо не содеем мы с ними по-доброму! Глухи, яко аспиды. Затыкают уши свои, не хотят и слушать речей государевых!

Княжич Иван нахмурил брови и ждал, что скажет отец. Всякий раз, когда он ждал ответа отца, боялся, что тот скажет не то, что ему самому хочется.

Василий Васильевич, как всегда, думал долго, а на его слепом, будто окаменевшем лице нельзя было прочесть никаких мыслей и чувств.

— Борис Захарыч, — молвил, наконец, подняв голову, Василий Васильевич, — яз разумею так. Пусть охотники из полков наших заимают посады углицкие и гражанам жечь их не дают, а которые зажечь успели — вели гасить…

— Яз так же мыслю, государь, — согласился воевода и добавил: — А опричь того, бей челом, государь, брату своему, Борис Лександрычу, прислал бы он нам пушечника своего Микулу Кречетникова. Сей пушечник таков в хитрости огненной стрельбы, что и среди немцев не обрести такого!..

Лицо княжича просветлело, и, не удержавшись, сказал он отцу:

— Вчера еще наш воевода Юшка Драница баил мне, что он не токмо к посадам, а и к самым градским стенам подойдет…

Василий Васильевич улыбнулся, гордо поднял голову и сказал громко:

— Пусть ныне же идут охотники с воеводой Драницей, а ты, Борис Захарыч, посла отпусти к великому князю из своих тверичей. Да повестует он Борис Лександрычу слово мое: «Без тобя, брате, и малый град не отворится мне. Зело крепок Углич, и пушек у них много. Суди сам, брате, как быть».

— Исполню днесь же приказ твой, государь, — ответил, кланяясь, Борис Захарьевич, — токмо хочу попытать тя о воеводе Дранице, не скороверен ли и не похваляется ли зря?

— Нет, Юшка наш, — ответил Василий Васильевич, — вельми хитер в ратном деле и храбрости