Москве Шемяка на время забыл и не мыслил бы о ней.

Слово ему от государя нашего со сроком послать, пусть, мол, идет в свою отчину да государю своему, князю Василью, челом добьет. Наши-де полки готовы, жди нас! В тое же время Измайлов с Плещеевым пусть в Москву гонят…

Княжич Иван сидел неподвижно, напряженно думая, но вот щеки его начали гореть, а на губах заиграла чуть заметная улыбка. Он понял весь замысел Садыка и дивился, как хорошо и верно тот все придумал. Но когда начались исчисленья верст и суток пути, дорог и обходов с указанием сел и деревень, Ивану стало скучно. Опять вспомнился двор ему, захотелось вольного воздуха, а в опочивальне было так душно и жарко! Сам не замечая того, Иван нетерпеливо ерзал на скамье, садясь то так, то этак, давно уж потеряв нить разговоров. Отец почувствовал это и, склонясь к сыну, сказал ласково:

— Иди, Иване, ко двору, да боже тобя упаси, хошь слово едино о Москве сказать кому. Доржи язык за зубами.

Княжич тихонько соскользнул со скамьи, и никто среди споров и разговоров не заметил, как выскользнул он из княжой опочивальни.

Когда Иван в теплом тулупчике вышел на двор, солнце уже клонилось к закату. Чуть розовели облака, розовые отсветы, постепенно сгущаясь, ложились на крыши, покрытые снегом, а внизу сугробы тускнели и становились синеватыми. Среди этих сугробов высоко подымались две снежные горы. На одной с шумом и смехом копошились с санками Данилка, Марьюшка, Юрий, Дарьюшка и еще какие-то мальчики и девочки. У другой же горы увидел Иван дядек своих — Илейку, Васюка — да мамку Арину. Около них стоит по два больших деревянных ведра — ждут его дядьки, чтобы гору заливать.

Усмехнулся радостно княжич и бегом пустился к снеговым горам.

Радостным криком и визгом встретили его ребята, а Илейка и Васюк бросились к ведрам, палками пробивая в них образовавшийся поверх воды лед.

— Ишь, — кричал Илейка, — токмо вот воды принесли, а гляди, Иване, на палец, лед уже намерз. Бери вот ведро-то да поливай…

— Снизу починай, снизу, — учит его Васюк. — Снизу ровней будет, а коль сверху, уступы-то кверху пойдут, санкам в полозья бить будут…

Иван схватил большое ведро, поданное Илейкой, и без особого труда поднял его и облил снизу склон снеговой горы, аршина два в длину.

— И дороден же ты, Иване, — восхищенно заметил Васюк, — отрок еще, а сила-то в тобе вон какая!

Иван, довольный похвалой, схватил другое ведро и полил склон горы еще на один аршин выше. Второй слой льда, как и первый, намерз сразу и, натекая на нижний, образовал рубец на палец выше нижнего слоя. Чтобы полить еще, пришлось уже Ивану теперь встать на дно пустого ведра. Верх же горы залили сами дядьки княжичей, и хотя высоки оба ростом, но все же и они на ведра пустые вставали.

Новую гору окружили все ребята, а Марьюшка, румяная от мороза, притащила свои санки и крикнула весело:

— Садись, Иване!

Взобравшись на гору, Иван сел первым, далеко вытянув вперед ноги, чтобы лучше править. Марьюшка уместилась сзади, став на коленки, и крепко охватила его руками за шею. В этот миг что-то вспомнилось Ивану, и взглянул он вниз, где стояла Дарьюшка. Девочка тоже смотрела на него, но, встретив взгляд княжича, печально потупилась.

Иван быстро оттолкнулся ногами, и санки сдвинулись с места и помчались. Слетев с горки, они понеслись по утоптанной дорожке и докатились до самого красного крыльца.

— Вот какая горка! — радостно сказала Марьюшка. — Ишь, куда мы докатились!

Иван встал молча и, хотя улыбался, но как-то томился, не понимая, что его тревожит. С любопытством осмотрел он санки и, легко подняв кверху, потрогал рукавицей железные полозья. Поглядел потом на прямой, глубокий след от саней и сказал:

— Ишь, как ровно бегут, без раскатов. Вон по ледянке прошли и то вбок не свернули…

— Гости бают, — живо откликнулась Марьюшка, — что на них можно и по льду на реке прямо ехать. Полозья у них вострые, всегда без раскатов…

— А Дарьюшку можно мне на твоих санках прокатить? — спросил неожиданно Иван.

— На них и втроем можно, — улыбаясь, ответила Марьюшка, — ну, идем к горке.

Она побежала вперед, а Иван с санками на веревочке сначала шел медленно, но вдруг тоже побежал следом за своей невестой.

— Дарьюшка, Дарьюшка! — кричала та, подбегая к горке. — Садись с нами! Прокатим.

Дарьюшка не то смущенно, не то испуганно взметнула глаза на княжну, потом перевела их на княжича Ивана. Она была старше обоих их — ей шел уже десятый год — и понимала она теперь разницу между князьями и слугами.

На горке Иван усадил девочек в санки по росту — впереди княжну, потом Дарьюшку, а сам, будучи выше всех, встал сзади на колени. Он ухватился за веревки от саней, обнимая Дарьюшку за плечи.

Санки помчались вниз и от большой тяжести быстрее скатились с горы, и пробег их был еще дальше — проскочили за красное крыльцо.

— Вот катнулись-то! — радостно крикнула княжна Марьюшка. — Дальше всех!..

Но Ивану это не доставило никакого удовольствия. Он хмурился и, не слушая маленькую невесту свою, пристально смотрел на Дарьюшку. Вспомнилось ему, как там, в Москве, хорошо и весело было ехать с Дарьюшкой на санях вокруг колеса, а теперь вот нет этого. Вся пунцовая от смущения, Дарьюшка готова была заплакать, и в глазах ее, казалось, блестели чуть заметные слезинки. Ивану вдруг стало жалко ее, как тогда в Переяславле, в саду с багряной рябиной, но теперь он не мог ласково обнять и поцеловать ее, как прежде.

— Не хочу яз больше кататься! — сказал он с досадой, не зная, что делать, хотел только уйти скорее к Данилке или еще куда. Но Данилка сам подбежал к нему и, как всегда, радостно затараторил:

— Мы вчерась с Илейкой видели, как тутошние рыбаки сетями-сежами из проруби рыбу ловили. Ух, и много пымали!

— А рыба какая? — спросил Иван, радуясь приходу своего приятеля.

— Всякая, — ответил Данилка, — язи, окуни, щуки, налимы, плотва.

— Где же ловили-то?

— На Тверце. Лед они вырубили, а в пролубь у них два кола вбито, а на них сеть надета. Рыбак-то лежит у пролуби на соломе, а в руке жердь доржит. Рыбу высматривает, а токмо рыба в сеть, он жердью-то сеть и затворит. Другие же рыбаки рыбу на сежу гонят…

— Как же подо льдом гонят? — удивился Иван.

— А они много еще пролубей на реке кругом рубят, а в их воду мутят жердями со дна и еще ботками ботают… Илейка тобе сказать хотел, да времени не улучил. Приходи завтра с Илейкой…

Иван нахмурил брови и молвил с печалью:

— Трудно мне, Данилушка, нету на то моей волюшки…

Второй год уж сидит князь Димитрий Юрьевич на московском столе, а веры все меньше и меньше к Москве у него. Корит он себя за отпущенье Василия Васильевича — прогадал, поддался попам, а те и окрутили его.

Теперь же, когда Василий Васильевич из Вологды в Тверь пришел, замутилась Москва, снова за своего князя и бояре и посадские подымаются втайне.

Собираются полки в Литве, и татарские царевичи на помощь Василию идут.

Тяжко Шемяке — земля под ногами стала нетвердой, а поддержки нет ниоткуда. Княгиня же его, Софья Димитриевна, жившая у родителей своих в Заозерье, а потом в Галиче Мерьском, еще больше его тяготится шумной, озорной Москвой. Привыкла она к тишине и строгости севера, к суровым монастырям, к