в дружбе с Василием, то через сестру свою Настасью добьется он у могучего зятя заступничества пред князем великим.

После обедни ждали гостей в столовой избе, что стоит супротив жилых хором великого князя. Владыки еще не прибыли с митрополичьего двора, и слуги стояли в дозоре, чтобы князю весть подать, как только завидят их. На дворе у столовой избы толпился народ, ожидали бояре в праздничных нарядах и отцы духовные в облачении, слуги и воины, дворецкий и дети боярские. На звонницах кремлевских звонари сидели, дабы поезд митрополита звоном колокольным достойно встретить…

В покоях же столовой избы были только сам князь Димитрий да любимый дьяк его, Федор Александрович Дубенский.

Грустен и весь как-то встревожен был князь, не сидел на месте, а ходил все возле столов и поставцов с золотой, серебряной и хрустальной посудой, русской и итальянской, и даже индийской и персидской работы.

Федор Александрович стоял у дверей трапезной, следя глазами за государем своим.

Неожиданно князь Димитрий остановился против дьяка и спросил:

— Как княгиня с сыном моим в Галиче?

Федор Александрович понял, о чем его спрашивают.

— Собиралась было княгиня в Москву, да, размыслив, осталась со странницами своими и богомолками, — ответил он и, нахмурясь, добавил: — Нет в твоей княгине, государь, естества женского, хоть и сына родила тобе…

Шемяка судорожно вздохнул.

— Рыба снулая! — сказал он резко. — Пусть там вздыхает да с бабами старыми ахает да охает. Постыла мне постница…

Он быстро зашагал по трапезной, но вскоре опять подошел к Федору.

Глаза его вспыхнули, и ноздри расширились.

— Сегодня к тобе ночевать приеду. Токмо бы все тайно было — упреди Акулинушку и свою Грушеньку. В Москве-то ведь не в Галиче: все тут вельми длинноухи да глазасты…

— Не тревожься, государь. Все добре и тайно изделано будет.

Акулинушка же твоя по тобе истосковалась, истомилась истомой…

Радостно улыбнулся Шемяка и хотел спросить еще об Акулинушке, да загудели колокола на звонницах, и слуга вбежал, крикнув:

— Княже, святители едут!

Шемяка вместе с дьяком своим пошел к красному крыльцу.

— Как ты мыслишь, Федор Лександрыч, — на ходу спросил он Дубенского, — не любят меня попы?

— Не любят, — ответил дьяк, — а ты купи их. Одних угодьями, других — деньгами, а Иону — почетом и власть ему дай. Хочет он князем церкви быть…

— Надо скорей его утвердить в Цареграде. Обдумай, Лександрыч, с боярином Никитой, как бы патриарха на то умолить и посольство снарядить в греки с дарами.

— Истинно, государь, — живо откликнулся Федор Александрович, — они, попы-то, на бога поглядывают, а по земле пошаривают! И попы христианские и муллы татарские токмо бога приемлют по- разному, а дары одинаково.

Шемяка усмехнулся и сказал:

— А даров в казне Василья да в казне княгинь его нам хватит!

— Токмо ты, княже, за можайскими гляди. По рукам их бей. Паки они когти вострят на московскую казну.

За столом князь Димитрий сидел по правую руку от владыки Ионы и был к нему весьма ласков и почтителен.

Иона слушал всех внимательно, но лицо его было неподвижно, как у слепого, не отражая ни мыслей его, ни чувств. Только глаза его пронзали всех говоривших с ним, вызывая смущение.

Уже за трапезой начались старанья Шемяки привлечь на свою сторону нареченного митрополита.

— Государь великий, — неожиданно сказал боярин Никита, обращаясь к Шемяке, — мы с дьяком Федором Лександрычем наряжаем посольство с дарами великими в Царьград и грамоту для патриарха составили…

— Добре, добре — важно сказал Шемяка и ничего больше не добавил, видимо ожидая вопроса от духовных отцов.

Иона понял, что это посольство и грамота его поставления касаются, но промолчал, намазывая себе на разрезанный пополам колобок тертую редьку, любимое свое кушанье. Прочие же духовные начали переглядываться, а Варлам, епископ коломенский, не выдержал и спросил:

— Пошто, княже, челом бьешь патриарху-то?

— Молити хочу его, да поставит нам наиборзо митрополита, — ответил Шемяка, — льзя ли Москве и всей Руси без главы духовного быти?..

Иона чуть усмехнулся, — догадка его оказалась верной. Он уколол острым взглядом Шемяку и молвил:

— Да благословит тя господь за гребту о душах христианских. Токмо каков ныне патриарх-то? Не униат ли, яко Исидор? Не в латыньстве ли поганом обрящут его послы твои?

Он помолчал и, доев кусочек колобка с редькой, продолжал среди общей тишины:

— Не пора ли нашей церкви православной самой стать во главе всего православия и по чину апостольскому самой рукоположить, волей владык своих, митрополита всея Руси…

Шемяка смешался было, но быстро нашелся и, почтительно улыбаясь, ответил:

— Как мыслят отцы духовные, так и содею. Хочу токмо, отче Иона, тобя во главе православия поставить…

Иона нахмурил брови и, обратясь к Шемяке, возопил гневно и горестно:

— Княже! Двоедушен ты. Меня хочешь в митрополиты всея Руси, а что содеял со мной? Неправду ты учинил сам, а меня ввел в грех и сором. Обещал ты князя великого выпустить, а сам и детей его с ним посадил за приставы!

Давал ты мне в сем слово свое. Поверил аз слову твоему, они же мне поверили, и остался един аз ныне во лжи! Выпусти великого князя, сними грех с моей и со своей души! Что может тобе злого содеять слепец беспомощный! Дети ж его малые, младенцы еще.

Владыка Иона медленно поднялся со скамьи и, обратясь к вставшему тоже Шемяке, добавил уже спокойно, но твердо:

— Ежели все же страх имеешь, то свяжи душу князя Василья еще и целованьем честного креста, да проклятыми грамотами,[80] да и нашею братией, владыками!..

— Истинно, истинно, — заговорили все отцы духовные, — укрепим и мы его клятвой на верность тобе, княже. Что учинить можно слепцу болящему с двумя младенцами…

— Ныне с тремя, — поправил боярин Никита, — в лето сие, августа в тринадцатый день, родился у князя Василья в Угличе сын Андрей…

— Тем наипаче, — обращаясь к Шемяке, громко сказал Иона. — Прикажи, сын мой, не в Царьград послов слати, а купно с нами, владыками, и прочими отцами церкви поезжай сам со двором в град Углич отпущения для-ради великого князя, а церковь благословит тобя на княжение.

Многое еще говорил владыка Иона и другие владыки и бояре. Долго слушал их князь Димитрий молча, размышляя. Видел он, что, если не отпустит князя Василия, начнется смута, а церковь отойдет от него.

— Злее того зла, что уже есть, не будет, — зашептал князю Димитрию дьяк Федор. — Помни, Борис- то тверской за Василья. Посылает, бают, воеводу, князя Андрея Димитрича, веля распознать все. Силен Борис-то казной да пушками…

— Порешим с Васильем, почнем с Борисом, — злобно прошипел Шемяка и, обратясь к князю можайскому, громко сказал: — А ты как, Иван Андреич?

— Яз со владыкой не спорю, — ответил князь Иван. — Много ль брат твой без очей-то может? Так и